37 
Немой слуга медленно и осторожно развязывал залитую салфетку на его шее.
V
Барон не заметил смерти монсеньера, разве только что немой слуга, сделав гроб, отнес его, положив на плечо, на кладбище. Впрочем, это было не на кладбище, а у придорожной статуи Святой Девы.
Деньги вышли. Похожий на витую раковину воздушный шар не взлетел, во всяком случае не приземлился. Барон с улыбкой, похожей на оскал эфиопа, брал вафли в долг, безнадежно отмечая съеденное цветным мелом на косяке двери. Иногда он разговаривал с монсеньером о своем африканском путешествии, не замечая отсутствия монсеньера. Слуга принес ему говорящего попугая. По вечерам, аккуратно расчесав седеющие волосы, похожие на парик, он садился на каменную скамью под растущей во дворе вишней. Ему постоянно снился нехороший сон, что он провалился в выгребную яму сквозь доски нужника, словно камень, который не может поднять Бог.
Однажды в сумерках во двор въехала похожая на дроги громыхающая телега, запряженная лохматым маленьким подплясывающим коньком. На облучке сидел исполинский гренадер, кое-как представившийся адъютантом князя Потемкина. Монсеньеру предписывалось сей же час, взяв с собой одушевленного обезьяна, отправляться в Россию. — Впрочем, — продолжал фельдъегерь, — если монсеньер стар и слаб, князь позволяет ему продать животное.
— Сколько? — спросил ложный монсеньер.
— Дорого, — сказал фельдъегерь, доставая из телеги длинные тяжелые свертки с золотом.
Выйдя на крыльцо, немой слуга, сдернув с бритой головы парик, ухмыльнулся, выставив из-под губы клык, и козырнул русскому офицеру.
Тот захохотал.
— Вот это да! — говорил он, мешая русский, итальянский и немецкий. — А я знаю, почему он не говорит. Он не хочет работать! А ведь все равно работает! Ничего! Ты не будешь больше работать. На Руси, брат, мужички работают. А светлейший тебе точно подарит деревеньку!
"Деревеньку", — гулко и косноязычно сказал немой, легко вспрыгивая через борт телеги в охапку сена. Офицер ударил вожжами по спине лошади. Загрохотав окованными колесами в взметнувшейся туче высохшей травы, как в снежном облаке, телега, как больной сон, растворилась за поворотом, с отдаляющимся грохотом покатившись в Россию.
Сбросив с рукавов щелчками несколько соломинок, барон протер платком лоб, с сомнением посмотрел на карманные остановившиеся часы и, постукивая каблуками и позвякивая золотом, с щедростью и куртуазной надеждой пошел расплачиваться за съеденные вафли.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.ЛИЦЕДЕЙ
И если ты не покатишься со смеху, то, по крайности, как мартышка, оскалишь зубы…
М. де Сервантес
I
Улица, в которую превратился М. ("Как Гай Катулл, распятый на кресте наглого тела рыжей, кровавоволосой возлюбленной…", — писал он незадолго до самоубийства, и какая-то необъяснимая странность заставляет меня пересказывать его написанные по-русски стихи, убивая их версификационную необычность, как если бы они были написаны по-зырянски или чувашски) составлялась парком, постепенно переходящим в заброшенный городской пустырь с остовами паровозов, конфетной фабрикой, одиноким домом, в котором жил знаменитый актер Печацкий, странный адресат последней, незавершенной поэмы М. — от которой остались фонетические записи рифм и набросок начальных глав — и анатомическим театром, где вскрывали его труп, о чем говорила маленькая памятная доска с живыми цветами.
Пролог поэмы начинается с отталкивающего описания соития, завершаемого сентенцией: где бы ни были их души, как бы ни была прекрасна форма их плоти, то бы ни говорили они друг другу (она: что мы, собственно, делаем? — он: то же, что и боги на небесах) — что делают их тела, что совершают эти содрогающиеся животные? — Как — жадный, слепой мешок брюха этой тонколягой и влажноокой красавицы, сладко сжавшись, формирует из двух сгустков слизи аристотелева червя, который, как таинственный актер, медленно меняя обличия живых существ, постепенно превращается в человека? — Но что такое человеческая душа? — Я распахиваю окно в ночь. — Внизу, под раскачивающимся фонарем, ходит маленькая, траченая сифилисом проститутка. — Может быть, на месте ее спотыкающихся шагов мне будет поставлен памятник. Неважная честь. Чья сгорающая мысль будет освещать его камень, чья мысль освещает ее работу и в чей свет, — бледную, голубоватую струю света, скоро превратится она сама? — Где ты, есть ли ты, вечный человек, вышедший, как Бог, из этого пульсирующего мира и его времени?
37 
