40 
Чтобы попасть к реке в том месте, нужно пересечь весь завод. Иначе нельзя. На это и рассчитывал Дятел и те, кто устраивал ему побег. Пока менты будут бегать перед закрытыми воротами мыловаренного завода, он успеет добраться вдоль заводской стены до зарослей во-он там.
А потом на машину – через парк, и… Ищи ветра в поле.
– Получилось, по-лу-чи-лось, – выговаривал Дятел, рассекая воду сильными ладонями, – теперь доплыть бы, и уж тогда…
Он не доплыл до берега всего несколько метров. Прилетевшая невесть откуда пуля прошила ему голову, и Дятел без звука ушел под воду.
* * *
Щукин выкурил весь запас сигарет, который был у него. Давно уже спустился вечер, но желанное решение так и не приходило. Николай чувствовал, что истина лежит где-то на поверхности, что правда очень проста. Нужно только посмотреть на проблему по-другому.
– Хорошо, – сказал себе Щукин. – Посмотрю на проблему по-другому. Но как? Начнем, как говорится, с самого начала…
Он потянулся за сигаретами и долго шарил пальцами в последней оставшейся у него пачке. Выудив наконец последнюю сигарету, он взял со стола зажигалку и вдруг замер, так и не прикурив.
– А и правда, – прошептал Щукин. – Я никогда не думал об этом. Почему сходняк так легко пошел на то, чтобы я занял место Седого? Уж кто-кто, а я никак не подхожу под образ традиционного вора в законе. Я сам по себе. Я – одиночка. А ведь мне надо будет держать воровской общак и контролировать дела в регионе, подчиняясь, в свою очередь, сходняковским решениям. А я никому никогда не подчинялся – и воры из сходняка должны это знать. И знают они, конечно, еще об одной детали из моей биографии – о том, как я однажды вынес общак банды.
Вот оно – слабое звено! – решил Щукин. – Хорошо, что я до сих пор не объявился, не выяснив, что к чему. Надо бы пообщаться с тем, кто мог бы знать об истинных намерениях сходняка относительно моей персоны. Но с кем? Я из сходняка никого не знаю – слишком далеко и высоко они сидят. Хотя… Постойте-ка – Студент! По слухам, он сильно поднялся в последнее время. И к его мнению стали прислушиваться. Дикая какая-то история была с ним – дай бог памяти… Только странный он человек, этот Студент. Он ведь совсем не из братвы. А даже наоборот – почти интеллигент. Но я ведь с ним сидел. И знаю его: довольно крутой пацан.
Щукин пыхнул сигаретой и только сейчас заметил, что она не прикурена. Он лихорадочно защелкал зажигалкой, втянул в себя ароматный синий дым и, едва не захлебнувшись им, закашлялся.
– Странный он, это точно, – размышлял Щукин, вскочив с кровати и в невероятном возбуждении прохаживаясь по комнате. – К его мнению прислушивается сходняк, а он живет анахоретом. Может быть, для того и живет анахоретом, чтобы сложнее было к нему подобраться. Одни используют для своей безопасности охрану, а Студент забился куда-то в грязный угол, где никто не знает – кто он на самом деле. Ну, и что мне теперь делать? Из людей, вхожих в воровской сходняк, я знаю только Студента, только с ним могу поговорить. Но добраться до него будет сложнее, чем до кого бы то ни было. Я не знаю, где его искать. Хотя можно подумать. Мне известен его старый адрес – еще до отсидки, но наверняка он там уже не живет. Ну, хоть одна ниточка…
Щукин докурил сигарету и расплющил окурок в пепельнице.
«Студент мне обязан кое-чем, – припомнил он. – Может, хоть это сработает? А если нет – придется принимать радикальные меры. Только без смертоубийства, конечно. Я же не Петя Злой».
Николай вскочил с кровати, чтобы без промедления кинуться на поиски Студента, но, увидев синие сумерки за окном, несколько поумерил свой пыл. Снова улегся на кровать, решив подождать до утра.
* * *
«Студент на зоне вроде пришибленный был… – вспоминал Щукин. – Но его не трогали, он какой-то… опасный был. Один раз, помню, какой-то баклан его с нар скинул, так Студент целую неделю под нарами спал, а потом тот баклан пропал. Нашли через два дня – в яме за лесоповалом со сломанной шеей… То ли Студент его туда, то ли сам он… Не знаю. Студент мало с кем разговаривал. И тогда тоже, после этого случая, не разговаривал ни с кем. На свои нары залез молча и к стене повернулся… Но я-то видел! И то, как Студент, озираясь, пошел на тот участок, где баклан работал, и то, как Студент дубину прятал под робой. И Студент знал, что я видел. Я никому не сказал, мне-то что. И Студент мне ничего не говорил. Но знал. А за что он первый раз-то сел? Ага! Бытовуха. Студент неразговорчивый был, но на зоне ничего ни от кого утаить нельзя. Вроде бы Студент к бабе пришел, а тут муж из командировки вернулся… Как в анекдоте – муж на Студента набросился, а тот его… кажется, пырнул чем-то. Не до смерти, даже не до инвалидности, а так… Крик поднялся, соседи прибежали, Студента скрутили, в ментовку его… Муж этой бабы дотошный оказался, шум поднял, в газеты стал писать, Студента и посадили… Тем более что у Студента еще до этого случая напряги с ментурой были – его вроде бы обвиняли в том, что он лекарства из своей больнички тырил и продавал… Дело вроде замяли, а потом этот муж его откопал и, кажется, тоже в газетах пропечатал. А менты, чтобы его успокоить, и сунули Студента на два года за нанесение тяжких телесных… Им тоже лишний раз в старых делах копаться неохота… А Студент врачом работал – хирургом. Это я помню. И еще помню странную историю, которую услышал уже после того, как откинулся с зоны. Может быть, она правдива, а может быть, нет.»
40 
