7 
- А ты что, был на Кубе? – она ловко управлялась с кофеваркой, другой рукой жаря себе яичницу. – Без меня?
Аронов уткнулся в тарелку, не зная, чем ответить. Его длинный нос, казалось, клюет кусочки стейка. Руки, с длинными пальцами, хватали поочередно со стола то хлеб, то салат из большой керамической миски.
- Ижвини, - он пытался прожевать. – Но, тогда поездка была только для сотрудников фирмы. И, потом, тогда я тебя не знал.
- Да, знал ты, - она красила губы темно-вишневой помадой перед большим зеркалом в прихожей. – Я же работала у вас в офисе.
- Послушай меня, - он показал вилкой, окунутой в соус, на стул. – Присядь. Я хочу серьезно поговорить с тобой.
- Натя-я, - протянула она. – Не хочу слышать ничего материального.
- Во-первых, - он отложил вилку и нож. – Ничего такого здесь нет. – Я хочу, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств, ты была обеспечена.
- Обеспечена? – присев напротив, она выгнула бровь, прихлебнув из горячей кружки. – Чем?
Твоим ребенком?
- Я для него ничего не пожалею, - он, с жаром, выплеснул чай из чашки.
- Успокойся, Натик, - она миролюбиво подняла ладонь. – Мне ничего не надо от тебя. Все, что нужно, я уже взяла.
- Интересно, что это? – он отъехал в кресле по паркетному полу, что всегда доставляло ему удовольствие своим звуком.
- Сперму, - она шумно прихлебнула чай из большой кружки. – У меня будет ребенок от тебя.
- Ребенок? – он медленно отставил в сторону недопитый чай. – Ты же говорила, что…
- Говорила, не говорила, какая разница, - она деловито складывала в сумочку разбросанные вчера сигареты, помаду, тушь. – Не думай ни о чем. Я тебя люблю.
Пуля, легонько дзынькнув о стекло окна, вошла точно в середину гладко выбритого затылка. Аронов упал лицом в пустую тарелку, вымазанную остатками соуса. Кровь, заполняя пространство между остатками стейка и салатом, разливалась мелкими ручейками. Весна.
Дневник.
6 марта 1953. Смерть Сталина.
Сегодня объявили о вчерашней смерти Сталина. Всех построили и объявили. Начлаг, с дрожью в голосе, читал: «Граждане осужденные, - с ударением на «у». – Советский народ понес невосполнимую утрату». И т.д., и т.п. Актив лагеря, стоящий вдоль наспех сколоченной трибуны, с трудом сдерживал слезы. Хотя, многие плакали, не стесняясь. А я, как-то вдруг, почувствовал облегчение. Как тогда – на лесоповале, когда на меня свалился кедр. Хорошо еще, что не старый был. Тут, в тайге, такие исполины вымахали, что от меня бы и мокрого места не осталось. Облегчение-то было, когда его с меня сняли. Легко отделался – перелом двух ребер и правой руки. Повезло сразу в двух случаях: первое – остался жив, второе – провалялся в больничке три месяца. Как в раю. В том раю, где жил до лагеря. Москва 48-го года. Я – студент юридического факультета московского университета. Молодой, высокий брюнет с зелеными глазами. Девчонки в группе сразу положили на меня глаз. Таинственные перешептывания, любовные записочки, короткие свидания – так, ничего серьезного. Занятия в институте и тренировки в зале бокса отнимали куда больше времени, чем хотелось бы. До того момента, как... Впрочем, обо всем по порядку.
Серафима Ивановна Фельшер. Именно Фельшер, без «д». Или Сима, как я ласково ее называл. Подполковник. Командир в/ч 3155, расквартированной в ближайшем Подмосковье. Часть, как часть. Правда, больше похожая на госпредприятие, чем на боевую единицу, но, тем не менее, Сима и ее несколько замов всегда при себе носили оружие. Остальные же военнослужащие занимались хозяйственной обслугой боевых частей, стоящих вокруг. Почему сейчас вспоминаются такие подробности? Тем более что, в условиях темноты лагерного барака, эти записи, сделанные огрызком карандаша на обрывках оберточной бумаги, могут показаться разглашением военной тайны для вездесущих шнырей. Надоело бояться! Тем более, в такой день. Умер Сталин! Будет амнистия? Об этом уже шепчутся по всем углам. Опять отвлекаюсь.
Итак, 11 января 1948 года – мой очередной день рождения. Отмечали в родной общаге. Друзей навалило так, что конец импровизированного стола выходил коридор. Почетное место во главе занимал Петр Андреевич Цикало – ЦИКа, как его за глаза называли все обитатели этого дома. Майор в отставке, списанный по ранению, добрейшей души человек, пытавшийся казаться строгим. В общем, приняли хорошо. Этак, грамм по триста на грудь. На холодную водку так вкусно ложилась желтая разваристая картошечка с солеными огурчиками и деревенским студнем. Потом, когда официальная часть подошла к концу, пошли всем скопом в близлежащую кафешку, где до отказа накачались разбавленным пивом с горячими раками. Боже, каким вкусным все это кажется отсюда – из глухой сибирской тайги!
7 
