Последние отзывы

  124  

— Да что ж ты! — забеспокоился Никола, поднося ему огурчик на вилочке. — Это ж тебе не виноградное разбавленное. Это ж чистый самогон. Ты закусывай, закусывай.

По-козьи проворно фавн схрупал огурец и приободрился. В глазах растеклась теплая влага, улыбка тронула помягчевшие губы.

— Амброзия чистая, — проворковал он. — С нектаром сладким.

Волк кивнул, наливая по второй.

— Организму надо не давать опомниться. Ударная доза называется. Пей. Как лекарство. И все пройдет.

Выпили по второй.

— Погоди-ка, — сказал Волк, орудуя консервным ножом. — Нельзя без закуски.

Выпили по третьей. От тушенки Иларий отказался, схватив вилку в кулак, решительно вонзил ее в пупырчатый огуречный бок.

— А капустку квашеную что ж не ешь? Самая, извини, козлиная пища.

Фавн лихо тряхнул головой, не удержался, опрокинулся на подушки, но тут же приподнялся на локте и сказал:

— Ты что, до четырех считать не умеешь?

— Еще? — удивился Никола внезапной бойкости гостя, однако охотно потянулся к бутыли.

— Вот было бы у меня четыре ноги, был бы я козлом. А так…

Капуста ему не понравилась.

— Погоди-погоди, — пообещал Никола. — Завтра я тебя от бочки не оттяну, вот увидишь. А картошечки горяченькой? В твое время такого не едали. Заморский клубешок, а прирос к земле родной.

«Ох, что-то меня развозит. Набегался, толком не ел. И не спал. Надо бы того… аккуратнее… И главное — закусывать».

— Я ведь тоже, понимаешь, не в своем времени, — пожаловался он, чтобы утешить Илария. — Внуки-правнуки давно отбегали, черны вороны белы кости поглодали. А я — вот он. Здесь недавно.

— А тебя-то как сюда?..

— Своей волей. Одному дураку Ивану нос утереть хотел. Это я потом уже у Хайнлайна… ты не знаешь, это писатель такой американский… ну, из тех краев, где картошка растет. Читал я у него, что толку в этом никакого. Ну а в те времена Хайнлайнова душа еще в горних высях своей очереди дожидалась. Некому было мне, дураку молодому, объяснить. А дело было так…

Никола потянулся, не глядя взял с полки книгу. На обложке, гордо выпятив грудь, красовался желтый петух в сапогах со шпорами и боевой косой на плече. Книга сама раскрылась на странице с большой буквой «Ж» в рамке с хохломской «травкой».

— Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном.

Фавн, подперев кулачком разрумянившуюся щеку, слушал и слушал, поблескивая желтыми глазами. Волк увлекся, читал с выражением. Когда дошел до поедания Иванова коня, прервался.

— Конину терпеть не могу. Угнал я его подальше. Уж больно хотелось подружиться с добрым молодцем. Говорю же — дураком был. Дальше слушай.

И все подробно рассказал: как Иван-царевич, руки загребущие, имея за пазухой дивную Жар-птицу (по-вашему Феникса), позарился на клетку из обыкновеннейшего золота; как у царя Кусмана коня из коней, аргамака, за которого хинский император полцарства отдавал, небесным жеребцом называл, уводя, не мог золоченой уздечкой с самоцветами пренебречь. Тут, чтобы выручить его, пришлось Николе самому лезть волку в пасть. Ивану-то никакого риска не было. Афрон с Кусманом-царем совершенно надеялись на заговоренную сигнализацию, стража обленилась, дисциплины никакой. Если б Иванушка рук куда не след не тянул, все бы обошлось. А Елену-то Прекрасную выкрасть — совсем другое дело.

— Ту самую? — покачнулся на локте фавн.

— Да нет, Алену Далматовну, красну девицу аглицкого роду царского. Хороша была, вот и прозвали как ту, вашу. Только Алена Далматовна не в пример прочим — что девкой честной, что женкой верной всю жизнь… Эх, счастье дураку досталось!

Волк покачал головой, налил себе и фавну.

— Выпьем. Не чокаясь. Я на Алену не в обиде. Слушай дальше. Умыкнул я королевишну, да повезли мы ее на коня менять, а Иван, как тут сказано, — Волк потряс книжкой, — пригорюнился. Ну и мне, ясно дело, жалко сластолюбцу Кусману в харим деву нежную, королевишну белолицую отдавать. И она все на Ваню поглянет и глаза потупит. Думает, сердешная, для себя ее Иван везет. Я ж не зверь, пойми. Хоть и грустно мне стало: такая уж у нас с Иваном дружба укрепилась, а тут…

Спрятали мы Алену в избушке лесной, я ей — рубаху, тулуп, сам в ее платье нарядился, а молодой был, говорю, не заматерелый, в талии тонок, лицом гладок, румян. Голову платком повязал, к нему и серьги привесили. Повел меня Ваня к царю Кусману да и оставил. Получил коня с уздечкой и поехал за Аленою. А я думаю: надо дать им уйти подальше, потому что, если погоня, то у Кусмана вся гвардия на таких коней посажена, уйдем ли от них — бабушка надвое сказала. И задерживаться там неохота: разберется Кусман, что к чему, будет мне почище твоего… Ему ж все равно. Восток! Опять же, стражи в хариме понатыкано, на каждой плитке по евнуху. Ну да все само собой устроилось. Только Кусман к устам… кхм… сахарным приложился, тут я не стерпел, прямо в объятиях его жарких сам собой обернулся, только зубы лязгнули. Полнолуние, понимаешь. Нервы ни к черту. Но и рвать его мне было вроде не за что: Иван сам по собственной дури вляпался, а царь в своем праве был. И ведь отпустил! А что за Аленой послал — так за воровство мог и на кол посадить. А договор соблюл полностью. Так что пуганул я его да в окно. Решетки там на окнах деревянные, составные, шебеке называются. Прошел я такую насквозь, да в сад, да через стену. Долго еще слышал, как визжит царь Кусман. Говорили, что с той ночи стал он в харим не ходок. Ни направо, так сказать, ни налево. Не понял? Ну и ладно.

  124