45 
И вот — готово. Свихнулась.
Лучше уйти, соображала Анна Викторовна. Неровен час плеснет. Ее в дурку упрячут, а мне ходи до конца дней с пятном на физиономии… если в глаза не попадет.
Все-таки она попыталась еще раз.
— Доченька, — проговорила Анна Викторовна вкрадчиво.
— Какая я тебе доченька! — закричала дочь пуще прежнего. — Ходят тут, побираются! Прошлым годом мед продавали! Ваши небось? Тоже влезла молодуха: «Доченька, доченька…» — а потом весь мед сахаром пошел! Знаю я вас!
В прихожей стояло зеркало. Большое, мутное, с очень старых времен. Бог знает, какие красавицы в нем когда-то отражались, какие лихие господа вертели пред ним усами, а теперь оно было пыльным и облупилось. Сверху, на облезлой, но все еще резной темной раме, висели старые бусы. Если в прихожей сильно топали, зеркало чуть покачивалось, и бусы постукивали о стекло.
И сейчас, когда дочь тяжко переваливались с ноги на ногу, бусы снова ожили, и Анна Викторовна невольно посмотрела в их сторону.
И увидела…
В глубине покрытого пылью зеркала стояла юная девушка. Совсем юная, лет восемнадцати. Должно быть, она не была особенно красивой, но размытость образа наполняла ее загадками. Темные густые волосы девушки были пыльными и успели засалиться. Анна Викторовна коснулась своего виска и ощутила пальцами давно забытое прикосновение живого волоса. И девушка в зеркале сделала то же самое.
Анна Викторовна обхватила себя пальцами за талию. Сильное молодое тело отозвалось на прикосновение, с готовностью изогнулось, шевельнуло бедром.
Неожиданно Анна Викторовна расхохоталась. Она смеялась и смеялась, слезы текли у нее по щекам, и под конец она даже начала икать от смеха. Хозяйка квартиры с бутылью кислоты застыла в нелепой позе, явно не зная, что ей делать. Зато Анна Викторовна — знала.
— Простите, девушка. Голубушка, простите, ради бога, — сказала она, обтирая лицо носовым платком, извлеченным из кармашка. — Можно, я позвоню от вас?
— Иди отсюда, — нерешительно сказала дочь и чуть шевельнулась.
— Я быстренько. — И Анна Викторовна нахальным, быстрым жестом схватила с трюмо старый черный телефон.
Дочь, все еще с бутылью, встала рядом, бдительно следя за каждым действием незнакомки. Анна Викторовна разложила платок и набрала номер.
Ответили не сразу, а когда ответили — слышны были гул проезжающих мимо машин и невнятные голоса.
— Денис? — спросила Анна Викторовна. — Ты все еще в парке?
— Кто звонит? — Он отвечал спокойно, даже чуть недовольно, и Анна Викторовна вдруг испугалась: да что она знает, в конце концов, об этом Денисе!
И тут голос молодого человека изменился:
— Это вы?
— Ну… — сказала Анна Викторовна (девушка в зеркале улыбнулась хитровато и завела глаза к потолку). — В общем, да. Зима уже наступила. Без предупреждения. Дождись меня, ладно? Я скоро.
Она бросила трубку, выскочила из квартиры и побежала вниз по лестнице.
Невидимые карлики Часовной горы
Домашнее имя Ульяны было Кика. Так называла ее мама. Кика — сокращенное от «кикиморы», о чем, естественно, кроме Ульяны и мамы, знали только два или три человека на всей земле.
Ульяне было шесть лет, а городу Петербургу, где она жила, — ровно триста, и ради такой круглой даты все дарили ему подарки. Дата была круглая, как циферблат, и потому, по мнению Ульяны, самым подходящим подарком были бы часы. Еще эту дату называли «зоолетием» — из-за цифры 300, которая теперь была видна повсюду. Мама морщила нос и говорила, что эта шутка — дурного тона, но Ульяне нравилась и она, поскольку имела отношение к зоосаду, а зоосад располагался в том самом Александровском парке, где она часто гуляла с мамой и откуда выходили, чтобы катать детей, пони и большие лошади, а еще — медвежонок и сварливая обезьянка в платьице.
Поэтому Ульяна сочла абсолютно закономерным, когда в Александровском парке возвели Часовную гору.
Теперь гулять по парку стало вообще сплошное удовольствие. По центральной аллейке вместе с пешеходами перемещались игрушки с механизмом внутри. Игрушки пищали неестественными голосами, их глаза пылали. Наверное, их можно было купить, но мама никогда не решалась на подобное. Огромная серая крыса, «как живая», с горящими лампочками на острой морде, лазающая по паркету, представлялась ей жутким зрелищем. Мама так и сказала: «Нет, это настоящий кошмар». Была там еще кукла, певица в жестком, очень блестящем платье, — она механически двигала руками с приклеенным микрофоном и невнятно пела сиплым голосом. Голос доносился у нее из живота. Механическая собачка энергично махала хвостиком, тявкала на нее и пыталась опрокинуть, а бравый солдат в камуфляжной одежде подползал кукле под юбку и энергично сучил ногами: кукла мешала ему ползти дальше, и он застревал в ней. Мама говорила, что солдат — парень не промах. Глядя, как он стреляет из своего вспыхивающего автомата, в это легко было поверить.
45 
