Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
167 
И вот тут, на почте, снизошел на нее страх – небывалый, но ясный. Морис-телеграфист, напомаженный – на службе! как же! – посмотрел на нее глазами, голубыми, как бусины. Слева и справа от него сидели такие же напомаженные мальчишки – Адриан и Франсис, его братья. В одинаковых белых рубашках. Рассаженные в стеклянные ячеечки. Как куклы в магазине. Как те девочки, запрятанные в шар… Все как-то замерло, застыло и затихло – и над хрупким этим кукольным стеклом повис вострый носик мертвой бабы Чириможи: нету ничего. Только и есть, что бессмысленное движение – туда-сюда. А больше нету ничего, и все это – неживое, ненастоящее.
И я, поняла вдруг Магдала, я тоже ненастоящая. Меня нет.
Плакать на почте нельзя – стыдно, хотя у мальчишек синьора Веллы вид был прилично постный, никто бы не удивился, если бы Магдала заплакала.
Но – стыдно.
Так, со слезами внутри, она и вышла – медленно, и шла, осторожно переставляя ноги, чтобы не расплескать, и вырвались они на волю, прогоркнув уже хорошенько, только когда старуху схоронили и уже даже помянули.
Когда, толкнув калитку, вошел и поднялся на веранду насквозь пропыленный Пай-Пай, доктор Боргар-Смит.
Он был на удивление живой.
* * *
– Ну что ты, Мигдалочка, сёстрочка. Ты что?
А она ревела и обливала слезами его рубашку, и то ли от слез першило в горле, то ли от вечной пыли пустынь и подземелий, от мертвых языков.
– А она… она… как заведенная… всю жизнь… а ты… и папа… и мама. И я тоже?
– Да о чем ты говоришь, хорошая? Ну, пойдем. Пойдем.
Он отвел ее под каштан, усадил на колоду, намочил под колонкой шейный платок и вытер слезы. Магдала прятала лицо, закрывалась. Не хотелось показывать Пай-Паю опухшие глаза, не хотелось даже нечаянно увидеть лиловеющий над горизонтом закатный след. И без того все стеснилось и давило изнутри, выжимало слезы.
Брат сидел тихо, ждал, пока она отведет ладони от щек, опустит локти, позволит взять себя за руку.
– Пай-Пай.
– Здесь я.
– Ты завтра уедешь?
– Да.
Она вздохнула:
– Вот. Уедешь. Куда?
– На край земли, моя хорошая. Песни записывать.
– Вот! – Она вырвала у него ладонь. – Вот! На край света! Чириможа тоже так – всю жизнь, отсюда в Силему, из Силемы сюда, дядя Сержио, отец, ты, а земля вся… вся…
– Мигдалочка моя… Что земля, что?
– Маленькая, – прошептала она, чувствуя, что сейчас опять заревет, потому что страшно, и еще потому, что объяснить не получалось – почему страшно.
– Край земли, – бормотала она шепотом, – понимаешь, край земли… доходишь – и всё… дальше хода нет… небо смотрит, море глядит, нет хода, можно только вернуться и опять уходить, а там край… край… и всё…
И вдруг упала, провалилась в сон, побежденная страшным краем земли. Пай-Пай не без труда поднял ее – на свежем молоке и сладкой кукурузе Магдала выросла крепкой и здоровой, – отнес в дом и долго потом сидел у себя в кабинете, не гасил света.
Наутро он никуда не уехал. Магдала кормила кур, горько сжав губы: маятник Солнца уже поволок ее по вечному кругу – снова-опять, от крыльца в хлев, из хлева на луг, с луга в огород… Когда она вошла в дом – попить воды, то увидела, что брат сидит в гостиной и в руках его – мир в стеклянной сфере.
Он посмотрел на Магдалу без улыбки.
– Иди сюда, сёстрочка. Садись.
Магдала послушалась.
– Вот, – сказал Пай-Пай и потер линию горизонта, напуская на мир ночные тени. – Ты думаешь, мир так устроен?
Ответом ему был изумленный взгляд.
– Ох, сёстрочка, это шутка. Это наш край, но не край земли. Понимаешь? Тот, кто делал игрушку, просто пошутил. Да и весь мир не уместишь в такой шарик, игры не будет…
– А как же ты…
– Что я?
– «На край света…»
– Это так говорят.
– На мертвых языках?
– Дались тебе эти мертвые языки! Мир большой. Как ты думаешь, что там, за морем?
– Ничего.
– А вот и нет. Там другие земли. Другие города, и горы, и моря.
– Откуда я знаю? Ты все врешь, чтобы я не плакала.
– А почему ты плакала?
Она мрачно уставилась в пол.
– Потому что все заканчивается… быстро. Три недели – и ты на краю света. Даже если ты немощная старуха. Три года – и ты уже взрослая. А потом раз-два – и старая. Как мама. А потом бац – и ты умираешь. Прямо на дороге от одного края земли к другому. Я дней не вижу, Пай-Пай, а у тебя уже вон… морщины!!!
– Это от солнца, глупая.
– Все равно. Ты куда-то уходишь, папа уехал и не вернулся, дядя Сержио… а дядя? Разве он был там, за морями?
167 
