161 
Рыска потрясла головой, пытаясь уложить в ней услышанное. На хуторе даже курицу старались зарубить с одного удара, а тут человека…
– Вернись, досмотри, – иронично предложил Альк вору.
– Да ну, – смущенно отмахнулся тот. – Время на такую ерунду тратить. Не в последний же раз… Эй, Рысь, ты чего?!
– Хорошо хоть к канаве отбежать успела, – вздохнул саврянин, останавливаясь.
* * *
С темнотой из сырых чащобных кустов снова полез кровожадный и «ядовитый» саврянский гнус. Жар, страдавший от него больше других, собрал охапку ромашки и бросил в костер, но от зелени повалил такой дымина, что все предпочли гнуса.
– Как там наша гитарка? – Пока ромашка догорала, вор сходил к корове, вернулся с камзольным свертком и развернул его у себя на коленях. – Во, а ты говорил – покорежится! Как новенькая, даже блестит.
– Но… это же другая гитара! – приглядевшись, опешила Рыска. Цыганская была посветлее и побольше, не от воды же съежилась!
– Саврянское гостеприимство выше всяческих похвал, – захихикал Жар, легонько похлопывая ладонью по корпусу гитары. Та отзывалась утробным гулом.
– Ты ее украл?!
– Упаси Хольга! Наоборот. Стоило мне отлучиться на четверть лучинки, как коровнюх добросердечно заменил испорченную вещь на новую. – Жар, самодовольно хихикая, поведал спутникам неизвестную доселе главу из жития святого Трачнила.
– Тащит все, что гвоздями не прибито, а что прибито – отковыряет и тоже тащит! – вздохнул Альк, забирая у вора гитару.
– А я тут при чем? Даже если мы попытаемся ее вернуть, хозяин сделает вид, что ничего не пропадало.
– А ты признайся, что пошутил про святого! – с упреком сказала Рыска.
– Тогда еще и побьют. – Саврянин ущипнул одну струну, другую. – А ничего. Получше той. – Альк взял простенький аккорд, потом сложный. – Расстроена только.
У девушки сладко защемило сердце. Она и раньше восхищалась менестрелями, но у Алька это получалось как-то… особенно. Он цеплял не мастерством, а вложенной в игру душой, будто оживляя ею струны. Вот за такой дар Рыска без колебаний отдала бы что угодно!
– Лучше б ты меня играть научил, чем мечом махать, – вырвалось у нее.
– Зачем?
– Ну… играла бы.
– Зачем?
– А ты зачем играешь? – обиделась Рыска.
– Баловство. – Настраивать гитару белокосый тем не менее не прекратил.
– Неправда! – с жаром возразила девушка. – У тебя так здорово получается… Спой что-нибудь, а?
– А что мне за это будет?
– Ну пожа-а-алуйста!
Альк усмехнулся, но согласился он или нет, Рыска узнала только через несколько щепок, когда саврянина наконец устроил звук каждой струны. Начал Альк непривычно – шепотом, речитативом, постепенно приплетая к нему музыку, усиливающуюся с каждым словом, как шквал:
- Мы будем жить вечно,
- Сквозь бури и битвы,
- Сквозь зло и обиды
- Шагая беспечно.
- Мы будем жить вечно,
- Бесстрашно и вольно,
- Хотя порой – больно…
- Хотя порой – лечь бы…
- Мы будем жить вечно,
- Где жить невозможно,
- Развяжем лишь ножны,
- Расправим лишь плечи.
- Мы будем жить вечно
- В обманщицах-сказках,
- В балладах и красках
- Картин безупречных.
Пик, безумный по скорости и накалу проигрыш – и снова медленно, тихо, как заговор… или молитва:
- Пусть стелет лёд вечер,
- Пусть дышат тьмой двери,
- Но в смерть мы не верим
- И будем жить вечно…
– Тот мужик на щите тоже, наверное, не верил, – ехидно сказал Жар. Песня ему понравилась, не понравилось, как Рыска на певца смотрит. Задурит голову девчонке!
Как вор и рассчитывал, настроение у подруги разом упало, и в ушах у нее эхом зазвучала совсем иная «музыка».
– А он правда был шпионом? – притихшим голосом спросила Рыска у саврянина.
Тот продолжал задумчиво перебирать струны, плавно переходя от одного мотива к другому. Гитара словно радовалась проворным пальцам, как застоявшийся в весковом коровнике скакун – опытному наезднику.
– Возможно. Представь себе, на эшафот иногда попадают и виновные.
– Да, но… – Рыске подумалось, что такое правосудие еще хуже того, что Альк сделал с разбойниками. Те, по крайней мере, недолго мучились. – Почему нельзя было просто его повесить? Там же женщины были, дети… И все смотрели как на представление! С таким… одобрением. – Девушка содрогнулась. Пожалуй, лицо той горожанки напугало ее больше всего.
161 
