104 
Все еще держа в руках арбалет, герцог повернулся и с улыбкой посмотрел на молодую женщину:
– Вы получили прекрасное воспитание, донна Фьора! Но разве вам никогда не говорили, что не принято задавать вопросы герцогам? А вы, как мне показалось, задали их достаточно. Но один раз я сделаю исключение и отвечу, если вы... обещаете мне оказать честь...
– Честь? Я? Могущественному герцогу Бургундскому?
– Именно. Сейчас я вам скажу, что мне надо. А пока я отвечу на ваши вопросы. Вы – заложница? В определенном смысле – да. Иметь вас при себе – это позволяет мне держать в руках при себе еще двух человек...
– Двух? Но ведь, как я слышала, Кампобассо уехал?
– Он вернется. Самое главное, что он и Селонже не поубивают друг друга и не будут все свое время посвящать вам. А теперь поговорим об аннулировании брака! Легат отправился к императору Фридриху, чтобы добиться от того нейтралитета в той войне, которую я собираюсь начать. Одновременно он займется и вашим делом. Поэтому до решения вашего вопроса вы имеете право называться графиней Селонже.
– Оно мне не принадлежит, и я не собираюсь его носить! – вскинула голову Фьора.
– Как вам будет угодно. Вас представят завтра послу под вашим прежним именем. Ваша воспитательница поедет за вами в самой удобной карете. Что касается вас, то здесь я подхожу к сути своей просьбы: вы будете сопровождать меня верхом на лошади, конечно, если умеете...
– Монсеньор, вы же смогли допустить, что меня хорошо воспитали?
– Превосходно, но надо еще, чтобы вы согласились надеть тот костюм, который в настоящий момент, должно быть, принесли в вашу комнату. Это костюм... мужской...
– Если вы хотите лишь этого, монсеньор, то это сущий пустяк! – улыбнулась Фьора. – У меня уже есть мужской костюм, в котором я путешествовала от самой Флоренции!
– Если вы имеете привычку к таким костюмам, то тем лучше, но я хотел бы, чтобы вы надели именно тот, который я вам прислал! Как раз в этом состоит сокровенный смысл моего желания ехать с вами во время всего похода.
Вернувшись в дом Маркезов, Фьора действительно нашла в своей комнате разложенными на кровати облегающие брюки из черного шелка, вышитые рубашки из тонкого полотна и короткий бархатный камзол алого цвета, на одном из рукавов которого серебром был вышит бургундский герб. На шляпе из такого же бархата был прикреплен золотой медальон с изображением святого Георгия; рядом лежала тяжелая золотая цепь и великолепный плащ из тонкого черного сукна, подбитый куницей; замшевые сапоги на меху завершали наряд, но молодая женщина лишь рассеянно взглянула на все остальное. Она все продолжала смотреть на камзол, когда вошла Леонарда, нагруженная ворохом одежды, которую собиралась упаковать в сундук. Фьора подумала, что ее воспитательница может прояснить ситуацию:
– Вы ведь сами бургундка? – спросила она. – Вероятно, вы знаете, что это за герб? Монсеньор Карл только что прислал мне всю эту одежду. Я обязана надеть это и ехать рядом с ним верхом.
Леонарда взяла камзол и стала его внимательно рассматривать. Она долго молчала, а когда уронила камзол к остальным вещам, Фьоре показалось, что она побледнела:
– Ну что? – спросила она с нетерпением.
– Этот герб раньше принадлежал монсеньору Карлу, когда он назывался графом Шароле. Серебряный щит означает старшего в роду сына. Мне кажется, что, когда Жан де Бревай служил у него, он и носил такой герб...
– Невероятно...
На другой день, когда они сделали остановку в Нефшато, где Карл должен был принять командование армией, Фьора подошла к нему в то время, как он проверял сбрую своей лошади:
– Я исполнила ваше приказание, монсеньор, но, признаюсь, не могу понять загадки этого костюма. Это сделано для того... чтобы подчеркнуть сходство?
– Да, – ответил по-итальянски герцог. – Меня будет утешать, если во время этой кампании рядом со мной будет кто-то, кто напомнит мне товарища прежних дней, которого я любил.
– Которого вы любили? – возмутилась Фьора. – И вы осмеливаетесь говорить такое после того, как не попытались ничего сделать для его спасения?
– Я не мог ничего сделать. Его преступление было непростительно, потому что оно оскорбляло и бога, и людские законы. Было во много раз гуманнее позволить упасть этой голове на эшафоте, чем оставить Жана гнить в какой-нибудь тюремной яме. Жан был моим другом. Мы вместе читали Плутарха, вместе плавали по морю, вместе сражались, вместе пили и ели. Он мог надеяться на мою дружбу, я нашел бы ему прекрасную невесту, а он... – воскликнул Карл с неожиданной яростью, – он уехал, не сказав мне ни слова, он растоптал все, что было, из-за женского тела, которое к тому же принадлежало его сестре. Я считал его самым чистым, а он оказался таким же, как и остальные, как и мой отец, которого сводила с ума первая встречная юбка... даже хуже, чем остальные!
104 
