42 
Охватившее юношу опьянение великодушием прошло, и, когда он подошел к Марианне, вид у него был довольно сконфуженный.
– Священник сказал, что теперь она стала моей женой! Ее зовут Шанкала, – пробормотал он таким печальным голосом, что Марианна, сжалившись, улыбнулась ему.
– Почему такой грустный вид, Гракх? Нельзя же было позволить убить эту несчастную, – сказала она ободряюще. – Вы действовали великолепно, и я горжусь вами.
– И я тоже! По крайней мере, с точки зрения человечности, – одобрил и Жоливаль. – Но я спрашиваю себя: что мы теперь будем делать?
– Я думаю, что не о чем спрашивать, – бодро заявил ирландец. – Жена должна следовать за мужем, и поскольку отныне эта дикая кошка является госпожой Гракх...
– О, конечно, я не принял всерьез слова этого добряка, – оборвал его новоиспеченный молодой с фальшивой непринужденностью. – Не женат же я по-настоящему. К тому же я за свободу. Священников я не перевариваю, и, если хотите знать все, я гораздо больше люблю богиню Разума, чем нашего доброго боженьку. Кстати, она очень красивая женщина...
– Господи, Гракх! – воскликнула опешившая Марианна. – Вот так Символ веры! Я давно знаю, что вы дитя Революции, но я спрашиваю себя, что подумал бы кардинал, услышав вас...
Гракх повесил нос и переминался с ноги на ногу.
– Язык у меня болтает раньше, чем я подумаю. Простите меня, мадемуазель Марианна. Эта история совсем заморочила мне голову... Наконец, я думаю, что из нее может получиться горничная. Конечно, она и в подметки не годится Агате, но лучше это, чем ничего.
Язон пока помалкивал. Он смотрел на спасенную с таким странным видом, словно она была неизвестным животным. В конце концов он пожал плечами.
– Эта женщина – горничная? Бред какой-то! По-моему, цивилизовать ее трудней, чем приручить волчицу. Я не уверен, что она признательна нам за спасение.
Это почти совпадало с мнением Марианны. Несмотря на ее несчастный вид: разорванная рубашка, следы побоев, покрывавшая ее пыль – она не вызывала жалости. Под густыми бровями ее черные глаза горели диким огнем, невольно вызывающим тревогу. Вблизи, впрочем, она оказалась довольно красивой. Лицо, правда, немного портили выдающиеся скулы и слегка приплюснутый нос. Чуть раскосые глаза выдавали следы монгольской крови. Кожа была смуглая, волосы – иссиня-черные, а большой рот, широкий, красный и мясистый, указывал на легковозбудимую чувственность.
Она заносчиво осмотрела по очереди своих спасителей, а когда Марианна с ласковой улыбкой протянула ей руку, сделала вид, что не заметила этого, и, стремительно повернувшись, вырвала из рук кучера замотанный в красное сверток, очевидно, ее одежду, который старуха бросила с порога проходившему мимо малому.
– Вот что, – сказал Жоливаль, – меня удивит, если она долго останется с нами. При первой же возможности, как только она будет достаточно далеко от своих деревенских друзей, она избавит нас от своего присутствия. Вы слышали, что сказал Гракх? Это цыганка, дочь больших дорог.
– О, пусть она делает, что хочет, – вздохнула Марианна, уязвленная пренебрежением цыганки. – Гракх единственный, кого это касается. Это его дело, как быть с нею...
Ее уже не интересовала эта история, и если она еще не жалела о спасении цыганки от гибели, то по меньшей мере хотела забыть о ней. В конце концов, Гракх уже достаточно взрослый, чтобы брать на себя ответственность.
Она направилась к дверям станции, где стоял с фуражкой в руке обязательный станционный смотритель. Язон последовал за нею, но, когда Гракх взял за запястье Шанкалу, чтобы повести в дом, та выкрутилась, как змея, бросилась к Язону и, схватив его руку, с пылом прижалась к ней губами, заметно взволнованная, после чего гортанным голосом произнесла несколько слов.
– Что она сказала? – воскликнула Марианна, нервозность которой возрастала.
– Она говорит, что... если у нее должен быть повелитель, она хочет выбрать его. Вот шлюха!.. Я охотно позвал бы ее мужа и отдал ее старухам...
– Слишком поздно! – заметил Жоливаль.
Действительно, получив от своего попа последнее благословение, казаки начали переправляться через реку. Не боясь промокнуть, они входили в воду, видимо, в знакомом месте, где был брод, так как лошадям вода доходила только до груди. Первые уже выходили на противоположный берег. Остальные следовали за ними, и вскоре эскадрон собрался полностью. Разобравшись по двое, черные всадники исчезали в сумерках...
42 
