46 
Доминик всегда боялся утонуть, эта смерть казалась ему особенно мучительной.
Больше он ни о чем не успел подумать. Сильные руки подняли его, и он почувствовал, что летит. Мгновение, и вода поглотила его.
Доминик не ушел на большую глубину. Его усилия освободить руки оказались не напрасными. Растянутый им ремень едва держался у него на кистях. Одно сильное движение, и руки были свободны!
Запястья болели, но сейчас Доминику было не до этого, действовать следовало быстро и решительно. Летя с обрыва, он набрал полные легкие воздуха — его должно было хватить на то, чтобы вытащить из чехла нож. Разбойники забыли отобрать его либо по оплошности, либо решили, что Доминик все равно не сможет им воспользоваться. Доминик быстро перерезал веревку, которой был обмотан.
Больше камень не тащил его на дно. Со связанными ногами и мешком, натянутым на голову и плечи, Доминик всплыл на поверхность.
Он уже начинал задыхаться.
Не зная, остался ли кто-нибудь на берегу, Доминик высунул из воды только нос. Во рту у него по-прежнему торчал кляп. Мешок намок и был полон воды, но Доминику удалось осторожно повернуть голову вбок и дышать носом.
Легкие его готовы были разорваться.
Он хлебнул воды.
Только не кашлять! Кто знает, может, они все еще стоят на берегу и тогда увидят пузыри.
Наконец Доминик осмелился немного высунуть из воды голову и услышал стук копыт. Его палачи были уже далеко, стук копыт быстро удалялся.
Доминик понял, что остался один. Силы его были на исходе.
Он поплыл наугад, не зная, в какой стороне был берег. Связанные ноги тянули его на дно.
Нырнув, он одним быстрым движением перерезал веревку на ногах.
Теперь плыть стало легче.
А вот подсунуть нож под ремень, удерживавший мешок на плечах и мешавший ему свободно двигать руками, у него никак не получалось. Доминик судорожно взмахивал ножом. В конце концов ему удалось разрезать сам мешок, с помощью ножа он вытащил изо рта кляп. Теперь он мог свободно дышать и смотреть.
Берег оказался совсем рядом. Он был высокий, это Доминик уже знал, однако ему удалось на спине доплыть до него и даже выбраться на сушу, хотя плечи у него еще были крепко стянуты.
Один раз он чуть не сорвался обратно в воду, но в конце концов выбрался на твердую почву.
Доминик лежал, тяжело переводя дыхание и стараясь справиться с дрожью: его трясло от холода и пережитого страха.
Потом он снова принялся за ремень, которым были стянуты его плечи. Ремень больно впивался в кожу, но теперь у Доминика было время. Неудобно изогнувшись, он пилил и пилил толстую кожу.
Наконец Доминик напряг мускулы плеч и ремень лопнул. Доминик с облегчением стянул с себя мешок и глубоко вздохнул.
Но где он, что это за местность?
Доминик огляделся. Озеро. Берег, окутанный ночным сумраком, ничего не говорил ему. Они ехали долго, очень долго…
Но Доминик помнил, в каком направлении уехали бандиты. Их следы наверняка приведут его в Халларюд. Правда, обратно ему придется идти пешком.
— Господи, — прошептал Доминик, поднимая лицо к звездам. — Спасибо, что спас меня! Прошу Тебя, сохрани мою возлюбленную, пока я не приду ей на выручку!
Доминик тревожился за Виллему. Сейчас он ни чем не мог ей помочь.
Йенс? Йенс тоже не спасет ее, да и сам не уцелеет. С ним-то разбойники расправятся в два счета.
Ну, а если Виллему и Йенс избегут их нападения? Тогда Виллему грозит другая, не меньшая, опасность.
У Доминика были все основания для тревоги.
В маленьком домишке на постоялом дворе Виллему с трудом отдавала себе отчет в том, что с ней происходит.
Страстное желание принадлежать Доминику, обида, вызванная его сдержанностью, которая казалась ей бессмысленной и больно задевала ее самолюбие, а рядом этот потный, изнывающий от страсти Йене, лежавший подле нее в кровати.
Что с того, что Йенс всего лишь неотесанный крестьянский парень? Он силен, как бык, и от него пахнет страстью, как от настоящего мужчины. К тому же, сам того не подозревая, он нашел слабое место Виллему: ее сострадание ко всем обиженным.
Йенс был далеко не глуп, но при этом простодушен, добр и несчастен.
Для Виллему этого было достаточно. Она мучительно боролась с нахлынувшими на нее чувствами.
— Пойми, Йенс, я не могу стать твоей, — по-товарищески объясняла она ему. — Я обручена с другим и должна оставаться непорочной. Потерять невинность для меня равносильно смерти.
46 
