97 
Они осквернили аббатство Создателя.
Случилось то, о чем говорил пророк.
Снизу послышались стоны умирающих и лязг оружия. Кларисса стянула ворот платья. Ее трясло. Скоро они поднимутся наверх и схватят ее.
Что они сделают с ней? Вставят в губу кольцо и обратят в рабство? Достанет ли у нее мужества сопротивляться, предпочитая смерть этой участи?
Нет. Она знала, что мужества ей не хватит. Даже несмотря на то что творится на площади, ей хочется жить. Смерти она боится больше, чем жизни.
Дверь распахнулась, и Кларисса непроизвольно ахнула.
В комнату влетел настоятель. Пожилой и толстенький, он задыхался после бега по лестнице.
— Кларисса! — выдохнул он. — Книги! Нам надо бежать. Захвати с собой книги. Давай собери их!
Она смотрела на него, тупо моргая. Чтобы упаковать все книги, потребовалось бы несколько дней, а чтобы вывезти их — много телег. И спрятать их негде. И бежать некуда. Он просто повредился рассудком от страха.
— Нам не удастся от них сбежать, отец-настоятель.
Он бросился к ней и схватил ее за руки.
— Они нас не заметят. Мы прикинемся, будто идем по делам. Они не станут задавать нам вопросов.
Кларисса не знала, что ответить на этот бред, но ей не пришлось отвечать. В дверь ввалились три вражеских воина. У двоих были жирные длинные волосы, а третий был обрит наголо — но все трое носили густые бороды. У каждого в левой ноздре сверкало золотое кольцо.
Бритоголовый схватил настоятеля за седые волосы и оттянул ему голову. Настоятель взвизгнул.
— Ремесло? Ты владеешь каким-нибудь ремеслом?
Настоятель, глядя в потолок, умоляюще протянул руки.
— Я настоятель. Богослужитель. — Он провел языком по губам и выкрикнул: — И книги! Я отвечаю за книги!
— Книги? Где они?
— Архив в библиотеке. — Он вслепую ткнул пальцем. — Кларисса знает. Кларисса может вам показать. Она с ними работает. Она вам покажет. Она за них отвечает.
— Ремесла, значит, нет?
— Богослужитель! Я богослужитель! Я буду молиться Создателю и добрым духам за вас! Вот увидите. Я богослужитель. Не нужно пожертвований. Я помолюсь за вас. Даром!
Бритоголовый еще сильнее оттянул настоятелю голову и длинным ножом перерезал ему горло. Теплая кровь брызнула Клариссе в лицо.
— Нам не нужны богослужители, — спокойно сообщил бритоголовый мертвецу и отшвырнул тело настоятеля в сторону.
С расширившимися от ужаса глазами Кларисса смотрела, как кровь расползается по коричневой рясе отца-настоятеля. Она знала его почти всю жизнь. Много лет назад он приютил ее, спас от голодной смерти и подыскал работу в библиотеке. Он сжалился над ней, потому что она не могла найти себе мужа и ничего не умела — только читать. Не многие умели читать, но Кларисса умела, и это умение обеспечило ее куском хлеба.
А то, что приходилось терпеть прикосновения толстых пальцев отца-настоятеля и его слюнявые поцелуи, было бременем, которое она вынуждена была выносить, если не хотела умереть от голода. Гордость не сделает человека сытым. Это еще не самое страшное — многим женщинам приходится куда хуже. Отец-настоятель хотя бы ее не бил.
Кларисса никогда не желала ему зла. Только хотела, чтобы он оставил ее в покое. Она никогда не желала ему зла. Он приютил ее, дал еду и работу. От других ей доставались только тычки.
Бритоголовый подошел к ней. Он оглядел ее с ног до головы. Ощупал талию. Кларисса вспыхнула от унижения.
— Вставь ей кольцо, — бросил он одному из других воинов.
На мгновение Кларисса не поняла, о чем речь, но, когда длинноволосый дикарь подошел к ней, она задрожала. Кларисса боялась, что начнет кричать, и хорошо знала, что они сделают с ней, если она будет сопротивляться. Кларисса не хотела, чтобы ей перерезали глотку, как аббату. Или раздробили череп, как Гасу. Благой Создатель, она не хочет умирать!
— Какое, капитан Маллок?
Бритоголовый еще раз взглянул на Клариссу.
— Серебряное.
Серебряное. Не медное. Серебряное.
Она едва не рассмеялась. Эти люди оценили ее выше, чем собственные соплеменники. Пусть в качестве рабыни, но они признали ее ценность.
Не золото, сказала она себе. Конечно, не золото. Но и не медь. Ее сочли достойной серебряного кольца. Какая-то часть души Клариссы содрогнулась от отвращения к собственному тщеславию. Но что еще теперь у нее оставалось?
97 
