Он просто сидел и рассматривал девушек. Мари внешне ничего собой не представляла, но теперь он уже не был таким близоруким, чтобы принимать во внимание одну лишь внешность. В разговоре она не проявляла особой сообразительности, просто сидела и кивала всему тому, что говорила Ингер-Лизе, или просто повторяла ее слова, как попугай. А если она сама и говорила что-то, то это были малозначащие комментарии по поводу соседей, приправленные религиозными предрассудками.
Ингер-Лизе, в противоположность ей, была веселой и оживленной. И крайне самоуверенной. В каждом ее жесте чувствовалось самолюбование. Время от времени она заливалась «непринужденным» смехом, кокетливо наклоняя при этом голову, и очень часто интонация ее голоса была жеманной, рассчитанной на то, чтобы произвести впечатление.
По сравнению с этими двумя курочками, Сольвейг казалась на редкость обходительной. Это была зрелая женщина, уравновешенная и сердечная.
Эскиль почувствовал вдруг сильное раздражение. Приступ… слабости? Сам не зная, почему, он свалил все на Ингер-Лизе.
Девушка это, конечно, заметила и тут же обратилась к нему:
— Отец с матерью передают тебе привет и приглашают тебя в гости, как только ты выздоровеешь, Эскиль.
Она произнесла его имя с невероятным сюсюканьем, что, наверняка, было, по ее мнению, красиво. Ему чуть не стало дурно, когда он это услышал.
— Спасибо, — через силу произнес он. Ему совершенно не хотелось ублажать этого крестьянина. Слушать его напыщенное бахвальство и позволять ему видеть в себе будущего зятя. Подумать только, три поместья! Теперь он жалел, что проболтался об этом. Уж лучше бы его выгнали прочь.
Пришел Терье. И Эскиль заметил страх в глазах Сольвейг. Она встала, нервозно улыбаясь.
Терье угрюмо посмотрел на девушек, и Эскиль затаил дыханье. Но Терье быстро понял, что визит этот весьма приятный, и рассыпался в любезностях. В адрес Ингер-Лизе, разумеется. Мари он вообще не замечал.
Эскилю это показалось отвратительным. Ему было неприятно видеть, как Терье и Ингер-Лизе кокетничают друг с другом. В особенности, когда хозяин втиснулся между обеими девушками на скамейку и сказал: «Это подходящее место для меня», а Ингер-Лизе удовлетворенно заметила: «В самом деле? Тебе здесь нравится?», Эскилю захотелось уйти, но он остался, поскольку это могло выглядеть как ревность. Он понимал, что глупо было так раздражаться по поводу короткой реплики, но ничего не мог с собой поделать.
И он был вынужден сидеть и слушать идиотскую, двусмысленную беседу. Он заметил, что Сольвейг тоже не по себе. Они обменялись понимающими взглядами. «Сплошная мусорная яма», — казалось, говорили их взгляды.
Было ясно, что Ингер-Лизе польщена интересом, который проявлял к ней Терье. Ведь он тоже был чертовски привлекательным молодым человеком. «Настоящий самец», — подумал Эскиль — и был не первым, кто думал так.
Но как он мог сидеть здесь и шутить с девушкой, если он был таким, каким описывала его Сольвейг? Если у него не было мужской силы и он никогда не желал обладать женщиной? А может быть, как раз по этой причине некоторые представители рода Йолинсонов и сходили с ума, начиная с самого первого Йолина? Это не было проклятием, как у Людей Льда. Это была просто наследственная черта.
Сидя так, он почувствовал, что у него начинают гореть уши. Медленно, медленно к нему возвращалось его прежнее состояние, его бредовые фантазии. Те самые, что преследовали его, когда он бормотал: «Да, конечно, так оно и должно было быть!» Но теперь эти картины были уже не такими яркими, в сознании его проносились лишь фрагменты, обрывки, которые невозможно было соединить в единое целое.
Яблоки, Йолин Йолинсон, защита от всего на свете… Вот о чем он говорил в бреду, если верить Сольвейг и Терье.
Глядя на присутствующих, он чувствовал, как в нем нарастает нетерпение. Их пустая болтовня досаждала ему, он хотел попросить их замолчать, чтобы продолжать обдумывать свои мысли.
И тут закричал маленький Йолин.
Сольвейг быстро встала. Девушки с любопытством уставились на нее, а она с мольбой посмотрела на Эскиля.
Он моментально среагировал.
— Могу я быть удостоен чести проводить вас домой, девушки? — галантно произнес он. Обе они восторженно хихикнули, а Терье пришлось пересесть за кухонный стол.
Вид у Терье был сердитый.