Особенно,... 
143 
Хельги не раз доводилось видеть, как здоровенные мужики, грозные кансалонские воины, «каменные лбы», не почитающие ни богов, ни демонов, воют в голос над телами своих убитых учеников. Он, если честно, удивлялся тогда, не понимал, что общего может быть у них с этими зелеными, бестолковыми юнцами, едва научившимися держать в руках меч? Что связывало их настолько крепко, что осиротевший наставник порой готов был с горя руки на себя наложить, приходилось удерживать силой?
Теперь он это понял.
Эдуард считался бывшимучеником. Хельги сам, давно уже, объявил его самостоятельным воином. И квалификационные испытания тот прошел успешно, и медальон свой получил… Пустые формальности! Оказывается, они ничего не значили. Связь, порожденная обетом, сохранилась.
И вот теперь она рвалась — с кровью, как живая плоть. Душа, сама сущность, разрывалась от боли.
Нет, он не выл, не рвал на себе волос, не катался по земле, молотя по ней кулаками, будто желая отомстить за собственную боль. Он просто стоял и смотрел. И что происходило с ним в эту минуту, понимала только Меридит. Чувствовала — ведь она была его сестрой. Трясла за плечи, просила сквозь слезы: «Только не молчи! Говори со мной, слышишь! Не смей молчать!!!» Но он молчал. Голос перехватило от боли.
Плакали Ильза с Урсулой — не таясь. Плакал Спун. Энка всхлипывала, пряча лицо, — она воин, ей бы не следовало… Но разве смертному хватит сил удержаться в такую минуту? Они знали — однажды она настанет. Но не думали, что так скоро…
Это было невыносимо — ощущение собственного бессилия. Аолен не хотел верить, не мог смириться. Целебная магия заживляет раны, но не оживляет мертвых. Такого не бывает. Но Аолен не сдавался. «Вдруг не все потеряно? — тешил себя несбыточной надеждой. — Вдруг удастся сохранить ту ниточку, что еще связывает Эдуарда с этим миром, ту призрачную тончайшую грань, что отделяет душу его от Долины забвения?»
Эльф снова и снова творил заклинания, чертил символы — все то, что обычно делал, исцеляя раненых. Он тратил столько сил, что хватило бы на целый полевой лазарет или холерный барак. Рагнар пытался его увести — опытным взглядом воина, повидавшего много десятков смертей, он видел отчетливо: все кончено. Аолен же не желал признавать очевидного.
Но силы его были на исходе. Он не хотел отступать — просто больше не мог ничего поделать. Ни-че-го…
— Ой! — раздался вдруг взвизг Урсулы. — Гляньте! Он шевельнулся! Моргает!!!
— Так бывает, — хрипло, чужим голосом, пояснил ребенку Орвуд. — Это агония.
— Да нет же!!! — Маленькая диса уже достаточно убивала на своем веку, чтобы понимать, что к чему. — Он глаза открыл! Он смотрит!!!
Эдуард глядел на них испуганным, непонимающим взглядом. Рядом в глубоком обмороке лежал Аолен.
Если бы кто-то однажды задумал устроить состязание на скорость перемены настроения, первенство всех миров одержала бы Энка. Только что она казалась убитой горем, но теперь в ее заплаканных глазах загорелся нездоровый интерес.
— Эдуард, — окликнула девица. — Эй! Ты меня слышишь? Скажи честно, ты живой или уже дурной покойник? — Так уж устроен этот мир, что нормальные покойники не встают, только дурные.
— Н… не знаю, — пробормотал бедный принц. Он и вправду не знал. Последнее, что осталось в памяти, — это жгучая боль удара. А дальше — полная темнота.
— Хельги! — распорядилась неугомонная сильфида. — Не стой столбом! Живенько проверь, нет ли на нем укусов. Видишь, Аолен отключился, придется тебе. Как-никак твой ученик. Хоть и бывший. Эй, ты вообще меня слышишь?!
Демон безмолвствовал.
— Отстань от него! — зашипела диса. — И без тебя тошно!
— Давайте я осмотрю, — вызвалась Ильза. Она готова была любить Эдуарда и упырем. Хоть в какой-то мере живой — и за то спасибо добрым богам и демонам!
— Да чего вы ко мне пристали, — вяло, опасаясь потревожить рану, отбрыкивался недавний покойник — он панически боялся щекотки, особенно в области шеи, — никакой я не упырь! Никто меня не кусал! Ножом ударили, и все — видите, дыра какая! Сейчас и вправду кровью истеку!
— Все мы сейчас кровью истечем, — мрачно пробурчал Орвуд, зажимая ладонью бедро.
Только теперь они спохватились, вспомнили про собственные раны, которые некому было исцелить — Аолен лежал пластом, не мог даже говорить, только кивал.
143 
