149 
Он снова опустился на колени у постели и взял ее руку.
— Ничего... разве что ответ на один вопрос: известно ли вам, что стало с армянкой Арианой, которая была в вашей свите?
— Это ее... ты любишь?
— Нет. Ее любил мой король, и незадолго до смерти он приказал мне заботиться о ней. Но, когда я стал ее искать, мне сказали, что ваш брат, сенешаль, пришел за ней с вооруженной стражей, чтобы отвести ее в лепрозорий... где она так и не появилась. Знаете ли вы, что он с ней сделал? Он ее убил? Вы должны это знать! Вам он говорил обо всем!
Аньес, не отвечая, опустила веки, и Жозефа попросила Тибо оставить ее в покое и не мешать готовиться к соборованию. Вот-вот должен был прийти епископ Вифлеемский. Тибо неохотно поднялся, и тогда Аньес открыла глаза.
— Эту девушку... он желал... и так же страстно ненавидел. Я думаю... он взял ее в свой дом...
Неуверенный, умоляющий взгляд Аньес встретился со взглядом Тибо.
— Держись от него подальше! Жослен — плохой человек! Я давно это знаю. Он куда хуже меня, и к тому же ненавидит тебя. Тебя, родного сына...
— Я и сам его не люблю и буду остерегаться. Но... спасибо, что сказали...
Он наклонился и хотел перед тем, как уйти, поцеловать ей руку, но Аньес потянулась к нему, пытаясь удержать.
— Постой, не уходи! Я хочу дать тебе что-нибудь... на память обо мне... Жозефа! Принеси мою эмалевую шкатулку...
— Госпожа! Сейчас придет епископ! У вас не осталось времени и...
— Принеси шкатулку, я сказала! Или убирайся!
Гречанке пришлось повиноваться. По приказу хозяйки она принесла синий с золотом ларчик, открыла его и вытащила оттуда великолепное ожерелье: длинную, тяжелую золотую цепь, в которую были вправлены жемчужины и карбункулы. Такое украшение можно было носить и мужчине, и женщине.
— Возьми его, Тибо! Никаких богатств у тебя нет, а твоего короля, который мог бы тебя обеспечить, тоже уже нет в живых!
И, заметив, что рыцарь хочет отказаться от подарка, настойчиво повторила:
— Возьми его, говорю тебе! Я так хочу... И молись обо мне! Думаю... мне это... очень понадобится.
Тибо повиновался.
За дверью послышался звон колокольчика, и не успел он, по-настоящему растроганный, поблагодарить Аньес, как дверь отворилась, и показался прелат, которого сопровождали два служки со свечами и кадилоносец. В руках у епископа была чаша, покрытая золотой парчой. Все опустились на колени, а Тибо торопливо покинул комнату. Мариетта проводила его ласковым взглядом и пообещала, что они увидятся позже.
Аньес умерла той же ночью, доставив тем самым Балиану дополнительные хлопоты: надо было устроить погребение, достойное женщины, носившей в своем чреве короля. И сделать это надо было как можно скорее, в летнюю жару тело не могло лежать долго.
И потому отпевание состоялось в тот же вечер в церкви госпитальеров. Служил сам патриарх. Все знали, какие отношения связывали его с усопшей, но он умел обольщать речами и нашел простые, но волнующие слова, чтобы описать мучения последних дней прекрасной дамы, которая сделала сладострастие своей религией и все же сумела перед смертью отказаться от всякой роскоши и покаяться. Все понимали, что, отпуская ей грехи, он отчасти отпускал грехи и самому себе, но ни у кого это не вызвало улыбки. Затем Аньес де Куртене, графиню Сидонскую, при свете факелов перенесли в крипту, где она упокоилась рядом с первым своим зятем, Гийомом де Монферра, умершим давным-давно... Похоронный звон плыл над городом с той минуты, как процессия вышла из дворца...
Тибо искренне молился об упокоении души Аньес, чьи беспутство и алчность причинили столько зла королевству: в его представлении она искупила все свои грехи той неизменной любовью, которую питала к прокаженному сыну. После мессы, он последовал за Балианом на укрепления, куда непрерывно стаскивали камни, смолу, вязанки хвороста и глиняные кувшины с маслом: все это должно было обрушиться на голову неприятеля, как только он приблизится к степам города. Ждать оставалось недолго — войска Саладина захватывали один за другим маленькие городки вокруг Иерусалима, постепенно замыкая железное и огненное кольцо, которое — и каждый это сознавал! — невозможно будет разорвать без помощи извне. Но помощи ждать было не от кого. Западные короли оставались глухи к неумолчным просьбам, с которыми к ним обращались из Святой земли. Что же касается графа Триполитанского и князя Антиохийского, они были поглощены стараниями сократить ущерб, нанесенный их собственным — уже съежившимся — владениям и нимало не беспокоились о судьбе Иерусалима.
149 
