Особенно,... 
90 
Она приняла его у себя в молельне, быть может, потому, что там царил полумрак, помогающий сосредоточиться на молитве. Но и не только поэтому – в полутьме не так были заметны ее глаза, покрасневшие от слез, тех самых слез, которые не привыкла проливать гордая Бланка.
– Что вам от меня понадобилось? – спросила она.
И в вопросе, и в голосе звучало эхо ее давней враждебности.
– Ничего, благородная королева… Я искал только возможности выразить вам свое почтение… Хотел еще раз поблагодарить за вашу доброту ко мне… В особенности за меч, который, я надеюсь, будет следовать со мной по дороге, достойной его… И той, которая мне его подарила. Я не нарушу данных вам обещаний.
– Следуйте вместе с этим мечом дорогой короля, и вы их не нарушите. А что касается моей доброты, то я встретила вас вовсе не добросердечно, когда вы появились при нашем дворе четыре года назад.
– Я хочу забыть об этом, мадам, и хранить в своей памяти только вашу доброту. Признаюсь, однако, что в те времена я часто спрашивал себя, почему мать моего короля оказала мне честь… меня возненавидеть. И скажу правду: не находил оснований для возникшей у вас неприязни.
– О неприязни не было речи, это слишком слабое и смутное чувство, – спокойно проговорила Бланка. – Я ненавидела вас всерьез, как оскорбительное воспоминание, которое вы вызвали во мне, сами того не подозревая.
Она замолчала, и ее затуманившийся взгляд не отрывался от прекрасного юноши, который стоял перед ней на коленях.
– Мне было двенадцать лет, – тихо заговорила наконец королева Бланка, – когда королева Алиенора, моя бабушка, приехала из Англии ко двору короля, моего отца, чтобы забрать меня и выдать замуж за французского принца Людовика. В Бургосе в то время жил молодой сеньор, чье имя мало что значит, но о котором говорили, будто его отец – сарацинский эмир. Вполне возможно, так оно и было, ибо он, я думаю, при помощи колдовства привлекал к себе все женские сердца… И мое привлек точно так же, как и другие. Он прекрасно знал об этом и посмеялся надо мной. Много лет спустя, уже будучи замужем, уже будучи счастливой, я слышала его смех…
– Мадам! – не мог удержаться от восклицания Рено, напуганный огнем, что загорелся в сумрачных глазах Бланки, но она властным движением руки заставила его замолчать.
– Я еще не договорила… Конечно, в его глазах я была всего-навсего ребенком. Но я его возненавидела и ненавидела даже тогда, когда услышала о его смерти. Он умер с позором, убитый оскорбленным мужем. Так вот… Вы на него похожи. С одной только разницей – у вас не темные волосы, а светлые. Встаньте, теперь я закончила.
Рено не торопился подниматься с колен.
– Я хочу… Хочу попросить у вас прощения за свое лицо…
Теперь ему все стало понятно, и его огорчение было неподдельным. Он смотрел снизу вверх, восхищаясь этой знатной дамой, этой могущественной королевой, чья гордость была известна всем и которая тем не менее так просто и искренне призналась ему, почему преследовала его своей ненавистью. Глядя на поднятое к ней юное лицо, королева ласково улыбнулась.
– Если бы вы не пришли ко мне, я сама позвала бы вас, – сказала она. – Я не хотела, чтобы что-то между нами оставалось недосказанным. Вы отправляетесь на священную войну, и я знаю, что ни с кем из вас больше не увижусь. Нет, нет, ничего больше не надо говорить!
Она наклонилась к Рено, заставила его встать, потом взяла его голову обеими руками, наклонила к себе и поцеловала в лоб.
– Идите, рыцарь Рено де Куртене! И да хранит вас Господь!
Спускаясь вниз по лестнице, Рено заметил, что из глаз у него текут слезы…
На следующее утро король отправился в аббатство Святого Дионисия за орифламмой [38], как оно всегда и бывало перед началом войны. В аббатстве король надел на себя одежду паломника, получил паломнический посох и вернулся босиком в собор Парижской Богоматери, чтобы отстоять торжественную мессу, а после мессы отправился в аббатство Святого Антония в сопровождении огромной толпы народа и там опять долго и со слезами молился. Выйдя из аббатства, он сел на лошадь и поскакал в замок Корбей, откуда был назначен общий отъезд. Весь этот долгий и многотрудный день королева-мать сопровождала своего сына, пытаясь как могла скрыть свою скорбь. На следующее утро Людовик торжественно передал свою власть матери, назначив ее регентшей, и не позволил ей провожать себя и дальше. Отныне на попечении Бланки оставалась вся Франция и трое малолетних внуков, но в мучительный миг расставания для нее это было слабым утешением – теряла она неизмеримо больше. Ее материнское сердце чувствовало, что больше ей не увидеть сына, которого она так любила, молодого государя, чьи шаги она направляла, с которым всегда была рядом. Но мало того, что она теряла Людовика, она теряла еще Робера и Карла! Из четверых сыновей – троих! Как ей было с этим примириться?
90 
