117 
— Разве что совсем немного.
…он не знает, что такое настоящее безумие.
Светлые глаза, которые наливаются кровью. И темные ленты сосудов прорастают в белках. Зрачок суживается до черной точки. И пульс ускоряется неимоверно. Сердце грохочет в груди, и каждый толчок его слышен.
Запах зверя.
И мокрой шерсти.
Дыма.
Влажные волосы и живое железо, которое пробивается сквозь кожу. Капля к капле, причудливая вязь. Сверр трясет головой, пытаясь сдержаться. Его губы кривятся, и нижняя выворачивается. Десны белы, и челюсть меняется, вытягиваясь. В белых волосах прорастают тонкие иглы, которые ранят ладонь. И Сверр трясет гривой, пытаясь успокоиться.
Ему удается сдержать живое железо, но не себя.
И не имея больше сил бороться, он наступает. Всегда медленно, оставляя Кэри возможность бежать, вот только побег не спасет. Игра в прятки идет по новым правилам. И Сверр всегда побеждает. А потом, вернувшись в разум, он кается и просит прощения. Целует руки. Обнимает. Пытается утешить и вновь обещает, что этот срыв — последний…
…и приносит в подарок белые лилии.
Всегда только лилии.
Кэри ненавидит эти цветы.
— Кэри? — Брокк выдернул из воспоминания. Он стоял на коленях и руки держал в руках, гладил ладони, пальцы. И собственные его были одинаково теплы. — Все хорошо, Кэри. Все уже хорошо… не надо плакать.
— Я не плачу.
Это дождь, который прокрался в дом.
Или снег, лишь сейчас истаявший.
— Конечно, нет, — он стирает слезы со щек. — Ты не плачешь. Мне просто кажется.
— Опять врешь?
— Опять вру, — Брокк покаянно опустил голову. — Из меня вышел плохой друг.
— Замечательный.
Он не спешит отпускать ее руки, а когда отстраняется, то Кэри тянется за ним. Ей страшно, что память вновь вернется, а с нею Сверр, которого не стало. Она ведь радовалась его смерти, и вот теперь эта радость кажется предательством.
— Сверр был чудовищем, — Кэри удается заставить себя остаться в кресле. И руки она прячет под пледом, и вид старается принять независимый, хотя подозревает, что Брокка не обмануть. Но Кэри отнюдь не маленькая девочка, какой он, верно, ее считает. Она в состоянии управиться с собой и странными своими желаниями.
— И все же твоим братом, — Брокк понимает ее с полуслова.
…друг.
Всего лишь друг.
И не следует забывать об этом.
— Да. Однажды я заболела… весна была. Сквозняки. И меня продуло.
…сухой кашель, саднящее горло и неимоверно тяжелая голова, которую не удается оторвать от подушки, пусть бы Кэри и пытается. Лежать скучно.
Жарко.
И рубашка ее пропитывается потом, простыни становятся влажными, пахнут неприятно, а еще очень хочется пить, но в комнате никого. Нянечка, велев отдыхать, ушла. И вернется она не скоро. Кэри лежит…
— Он поймал для меня птицу. Сизого голубя, такого, знаешь, с кольцом на горле. И мне принес.
…вошел без стука и велел:
— Руки дай.
А когда Кэри протянула — мокрые, непослушные — сунул в них птицу.
— Это тебе.
Голубь показался ей огромным, но сидел он тихо, только головой дергал. И под пальцами Кэри часто-часто стучало птичье сердце. Она же гладила перья, оказавшиеся мягкими, и не знала, что делать дальше…
…скрипнула половица под ногой, и Кэри, вздрогнув — показалось, коснулся ее чужой недобрый взгляд — обернулась.
Лакей.
Кажется, его зовут Грегор, но может стать, что и Льюис. Кэри помнит его, массивного, мрачноватого полукровку в плохо сидящей ливрее. Он вечно хмур… и взгляд этот.
— Райгрэ, — не то Грегор, не то Льюис смотрел на Брокка. — Вам просили передать. Срочно.
На подносе лежало письмо.
От кого?
От кого бы ни было, но оно означало разлуку. И Брокк, взломав сургучную печать, пробежался по строкам. Нахмурился больше обычного и снова нос потер.
— Боюсь…
— Тебе пора?
Кэри не станет требовать объяснений, права не имеет. В конце концов, у него собственная жизнь, а у нее… у нее был чудесный день. И она придумает, чем заполнить одиночество вечера.
— Пора. К сожалению, мне придется уехать на несколько дней. Не скучай.
— Не буду.
— Теперь ты врешь.
— Нисколько, — у нее получилось скрыть огорчение за улыбкой. Несколько дней пустоты… много.
117 
