— Попытался не отдать.
— Сколько их было?
— Пятеро.
С двумя Кейрен еще бы справился. Он научился драться, но… пятеро — слишком много. А он все равно дрался. Отбивался. Молча. С непривычной, несвойственной ему прежде яростью. И боль, которая всегда пугала, перестала что-то значить. Кейрен помнил, как упал, и как его пинали, а он пытался подняться. Но кто-то на руку наступил, и раздался хруст, боль же сделалась вовсе невыносимой.
Кажется, тогда он закричал.
И все равно встал.
На четвереньки. Последнее, что Кейрен запомнил, — удар по голове. И словно хрустнуло что-то внутри. А руки вдруг перестали слушаться. Сознание он потерял не сразу, лежал, видел узколобого парня с разбитым лицом и беззубым ртом, который кривился, но не издавал ни звука. Изо рта на подбородок стекала слюна, смешанная с кровью, а парень наклонялся к Кейрену, пока не заслонил собой и небо, и кругляш солнца, и весь остальной мир. Небытие пришло, но и в нем Кейрен ощущал гнилостное дыхание, запах дешевого табака, столь любимого школьным сторожем, древним и ворчливым, а еще пальцы, которые шарились по карманам.
— Дурак, — Таннис вскочила и отвернулась. — Тебя убить могли!
Могли. И чудом не убили, теперь Кейрен это понимает.
— Не из-за денег, а… — она махнула рукой.
Давнее дело.
Забытое, казалось бы, но Кейрен провел языком по зубам, проверяя, все ли на месте. И на руки посмотрел, согнул и разогнул пальцы.
— Войтех никогда не связывался с теми, кто драться лез.
— Боялся?
Правая все еще плохо работала, и почерк у Кейрена был отвратительны. Впрочем, он был отвратительный и до того случая, но хотя бы оправдание появилось.
— Да что ты понимаешь! Боялся… Войтех ничего не боялся, — она расхаживала по залу, и громкий звук ее шагов рождал эхо. — Он просто знал, что если мы вот так… кого-нибудь, как тебя…
Таннис сжимала и разжимала кулаки.
— То в парке от ищеек не продохнуть будет. И нас повяжут. Или придется залечь и надолго… что с ними стало?
— Не знаю.
— Врешь, — она остановилась у клетки, уперев руки в бока.
Врет.
Кейрен узнавал. Позже, когда получил должность и право заглянуть в архив. В тех бумагах не было ничего секретного, но… он долго не решался поднять их. Чего опасался? Кейрен и сам не знал.
— Дай угадаю, — сказала Таннис. — Их повесили?
— Жалеешь?
Он был не первым ограбленным, и был бы не первым убитым, пусть бы прежде банда Крысолова не выбиралась в парк, предпочитая знакомые лабиринты Нижнего города.
В тот день Кейрену просто-напросто не повезло.
Он очнулся в незнакомой комнате, просторной и белой до рези в глазах. И открыв глаза удивился — Кейрен четко понимал, что должен находиться в парке. А тут… высокий потолок с солнечными пятнами. Окно где-то рядом, от него тянет свежим ветром. Под рукой жесткая ткань простыни.
И тепло.
Голова слегка кружилась, но и только. Кейрен хотел сесть в постели, но не смог. Попробовал дотянуться до шнура, и не сумел руку поднять.
Его тело больше его не слушалось.
От страха Кейрен заскулил. И на зов его, детский, беспомощный, пришла мама, хотя она никак не могла быть в это странной комнате, потому как вместе с папой находилась на южной границе.
— Тише, маленький мой, — мама склонилась над ним, и ее прохладная рука легла на лоб. От мамы пахло молоком, медом и еще больницей. Этот последний запах напугал Кейрена.
А еще мама плакала.
Позже он узнал, что не приходил в сознание неделю. А доктора, которыми наполнился дом на Стальном переулке, советовали оставить зряшнюю надежду.
Переломы. И пробитый череп.
Королевский военный госпиталь и лучший хирург.
Операция длившаяся несколько часов. Кейрен не умер, и это уже хорошо… шансы были невелики. А Кейрен никогда не отличался силой или выносливостью, но выжил.
Ждали.
Надеялись. Верили.
Все вернулись. Мама, отец и братья, они по очереди оставались рядом с Кейреном, даже когда он открыл глаза. И братья больше не смеялись над ним, а Райдо, самый беспокойный из всех, злился, он сдерживал живое железо, но то прорывалось иглами, каплями на щеках, чешуей, которой стремительно обрастали пальцы.
Но впервые злились не на Кейрена.
— Все будет хорошо, — пообещал Райдо, и Кейрен ему не поверил.