90 
— И если он проявит интерес…
— Я надеюсь, что он проявит интерес. Кэри, я понимаю, что он — не самый приятный собеседник и ты бы хотела избавиться от него поскорей, но… потерпи. Пожалуйста.
…потерпи, пожалуйста. Сейчас пройдет, — Сверр сидит на корточках. Он стянул рубашку, и солнце гладит тощую белую спину, на которой жилой проступает хребет. Ребра торчат. И треугольники лопаток растягиваю кожу, покрытую сыпью.
Вчера Сверр переел клубники.
И спина чешется, он дергает то левым плечом, то правым, то, позабыв о том, что расчесывать пятна нельзя, тянется к ним. Но сейчас ему не до собственных бед.
Он рвет рубашку, и ткань трещит.
— Потерпи, — повторяет Сверр и оторванный лоскут полощет в воде. А у воды срывает подорожник и, сунув в рот, жует.
Кэри больше не плачет, она сидит, закинув ногу за ногу, и по стопе стекает кровь, красные капли скатываются на песок и в него же уходят. Чистый такой… желтоватый, темный у самой кромки воды. И стекло на солнце сияет ярче алмазов. Кто и когда оставил его?
Кэри не знала.
— Закрой глаза, — просит Сверр, осторожно стирая со ступни и песок, и кровь. А между пальцами застряла ниточка водорослей.
— Зачем?
— Стекло надо вытащить. Лучше не смотри.
И Кэри кивает, она не будет смотреть на ногу и торчащий из ступни осколок. Сверр справится с ним. Он всегда и со всем справляется… он самый лучший.
Кэри отворачивается, она глядит на песок, на воду, которая уже зацвела и обрела неприятный зеленоватый оттенок. На ивы, в воде отраженные. На старое бревно, что зарылось в тину, и можно представить, будто это не бревно, но древнее чудовище, которое ждет добычу…
Боль была резкой. И Кэри дернула ногой.
— Прости! — она едва не опрокинула Сверра на песок, а он показал ей длинный осколок.
Это зуб того чудовища!
— Ты храбрая для девчонки, — Сверр поднес осколок к носу и втянул запах, кисловатый, тревожащий.
— Я крыс боюсь, — призналась Кэри.
Похвала была приятна. И смешно стало оттого, что еще не так давно она дрожала, боясь встречи с братом. Она представляла его другим.
А Сверр замечательный.
И он прикладывает к ране разжеванный подорожник, перевязывает влажной тканью.
— Болит?
— Немного, — Кэри шевелит пальцами.
— До дома дойдешь?
— Дойду.
Сверр помогает натянуть чулок, а вот туфли приходится нести в руке. И подставив плечо, он идет медленно, придерживая Кэри рукой.
— Хорошо, что ты есть, — говорит она, когда впереди показывается громадина дома.
— Хорошо, — соглашается Сверр и, коснувшись щеки носом, повторяет. — Хорошо, что ты есть…
Он разжимает кулак, и на ладони его лежит осколок стекла, длинный и острый… он пропорол кожу, и на длинной царапине вспухали капли крови. Сверр остановился.
— Больно? — Кэри хотела осколок забрать, но он не позволил.
— Нет.
Сверр поднес ладонь к губам и, вдохнув, слизал каплю.
— Что ты делаешь?
— Кровь сладкая. Ты никогда не пробовала?
— Нет.
Ей вдруг становится страшно. Ничего не изменилось. Луг. И дом, который близок. Лужайка. Лавочки. И кружевная беседка, в которую леди Эдганг выходит пить чай. Пара розовых кустов, усыпанные мелкими бутонами…
Небо. Солнце.
Сверр.
Он прежний и все-таки другой.
— Не бери в голову, — он вдруг улыбается и, развернувшись, бросает осколок. Вспыхивает стеклянная искра и исчезает в травяном поле. — Я никогда тебя не обижу.
Сверр сжимает ее так, что дышать тяжело, и липкие губы касаются щеки…
…не губы, пальцы, спрятанные в чехол кожаной перчатки. И прикосновение их легкое, едва ощутимое. От пальцев тянет теплом, но это иллюзия, ведь металл холоден.
— Спокойной ночи, Кэри, — Брокк остается за порогом ее комнаты.
— Спокойной ночи, — ей не хочется отпускать его. И она медлит.
— До завтра?
— До завтра.
Завтра наступит и… возможно, жизнь снова переменится к лучшему.
Ее постель холодна, и Кэри прячется под пуховым одеялом, гладит атласную его поверхность и льняное плетение простыней…
…лежать скучно, но рана воспалилась, и доктор строго-настрого запретил вставать. Нога болит невыносимо, словно тот, вытащенный Сверром осколок, все еще сидит в ране.
90 
