Рон спокойно изучал меч в руке. Чистое лезвие с витиевато выгравированной надписью.
— Если хочешь меня взбесить, то ничего не выйдет.
Люциус не откликнулся, он тоже смотрел на меч.
— Меч моего сына? Что-то он мне незнаком…
— Это ему Сириус подарил.
— Зато именно я научил им пользоваться. Годы тренировок с самого детства.
— Оно и видно. Он весьма искусен.
— Дразнишь меня, Прорицатель? — обнажил зубы Малфой.
— Ещё какой прорицатель, — согласился Рон, скользнув пальцем вверх по клинку и почувствовав, как разделилась кожа. Он поморщился от приятной боли. — Хочешь, я расскажу тебе о твоём будущем, Малфой?
Люциус рассмеялся:
— Коли желаешь предречь мне смерть…
— О, нет, не твою, отнюдь не твою.
— Драко… — начал Люциус.
— Нет, — снова перебил Рон, — и не его. Вернее, не только его. Ведь он — не всё, что заботит тебя, не всё, что потерял ты, позволив Тёмному Лорду уничтожить часть, делавшую тебя человеком. Твоя семья. Честь. Имя Малфоев. В один день совесть не отмоешь и вину не искупишь, особенно если и особого желания-то не имеется. Пусть Тёмный Лорд вернул тебе то, что когда-то отнял, однако в день, когда зло оканчивает свои дни на этом свете, приходит пора воздаяния. Оно само тебя найдёт, можешь мне поверить. Тёмные тени сгущаются вокруг тебя — я даже сейчас это вижу.
Люциус не шелохнулся, лишь обведённые красным глаза блеснули, когда он взглянул на Рона.
— Не очень-то похоже на пророчество.
— Это только начало. Слушай — я расскажу тебе остальное.
И он рассказал, глядя, как меняется в лице Люциус. Слова обрисовали картину оставшихся Малфою-старшему дней и полной ужаса жизни — не только того ужаса, что накрыл Люциуса и его семью, но и того, который он, отчаявшись, нёс остальным. Рон вещал о крови и смерти, о навеки очернённом имени Малфоев, об Имении, обращённом в груду развалин, о разбросанных и уничтоженных сокровищах, насчитывавших не одну тысячу лет. Он вещал о возмездии, и унижении, и стыде. Он распинался, видя, что Люциус верит каждому его слову, и Рон осознал — змей в башне был прав, говоря, что даны ему иные способности, кроме как видеть будущее.
Он умолк лишь тогда, когда понял: говорить больше нет нужды, дело сделано. Люциус смотрел на него, будто из пропасти.
— И что — ничего нельзя сделать? — спросил он.
— Выход есть, — сказал Рон. — Но он не для трусов.
— Что угодно.
Рон протянул тускло поблёскивающий Terminus Est и, будто во сне, Люциус принял меч.
— Это сына?
— Его. И если можешь сделать хоть что-то хорошее во всей своей злой и бессмысленной жизнишки, — сделай.
Рон развернулся и вышел из комнаты, даже не взглянув на старика, что остался за спиной держать в трясущихся руках отточенный клинок. Гриффиндорец закрыл дверь и замер у стены, пытаясь не дать жалости взять над собой верх. Изнутри не донеслось ни звука — ни вздоха, ни вскрика, ни клацанья упавшего меча. Только из-под двери выползла тонкая струйка крови.
И Рон понял: всё кончено.
* * *
Гарри не идёт. От горького осознания этого у Гермионы перехватило горло.
Драко поморщился, и рука больно сжала её ладонь.
— Не уверен, что соглашусь с поэтом, вопросившим «Смерть, где же твоё жало?», — хрипло произнёс он. — Мне кажется, она очень даже жалит…
— Тебе больно? — Гермиона склонилась ниже.
Жилка на его запястье пульсировала всё чаще и слабее.
…В последний раз, — с ужасом осознала она, — в последний раз я вижу трепет его ресниц, когда он говорит, и приподнятый уголок губ, и тонкий рот, и поворот головы, и прячущийся в голосе смех… Я всё должна запомнить, я всё должна передать Гарри, если он не успеет прийти вовремя… Гарри! Гарри, умоляю — быстрее!
— Будто пополам разрывают… — поделился Драко. — Не разрывают даже, а растягивают, — он осёкся и снова заперхал кровью. — Вкус яда, — удивлённо сообщил он и взглянул на Гермиону, будто бы действительно мог её увидеть. Глаза светились, но как-то отражённо, будто свет шёл откуда-то извне. — Одна душа в двух телах… Как она сказала…
— Не понимаю, — тихо произнесла Гермиона.
Он снова закашлял, прикрыв рот рукой, когда же он отнял её, ладонь покрывала серебристо-розовая кровь. Она схватила, стиснула его мокрые пальцы.