360 
— Я же сказал, нет.
Лупин украдкой взглянул на доску у подножия амфитеатра. Это была белая школьная доска, на которой темно-зелеными чернилами было написано «План Мирового Господства» поверх нескольких закорючек. Также было похоже, что кто-то играл в крестики-нолики. — И это все, что у вас есть?
— В общем, да. Это наш Военный Совет. Я слышал, что тролли организованы гораздо лучше. У тебя действительно нет никакой еды? Все, что у нас тут есть — яйца вкрутую. Я бы съел печенье.
— Нет, у меня нет…, — Лупин прервался и полез в карман.
Он вытащил горсть Всевкусных Орешков со вкусом радуги, посмотрел, нет ли там фиолетовых (там оказалось два таких) и высыпал все в протянутую руку приятеля. Затем он снова занялся комнатой.
— Это не выглядит, как подготовка к Военному Совету, — раздраженно заявил он. — Это выглядит, как подготовка к поэтическому концерту. В чем заключается стратегия? Утомить противника до смерти при помощи белых стихов и травяного чая?
Оборотень фыркнул.
— Мне нравится ход твоих мыслей, — сказал он. — Как ты смотришь на то, чтобы стать адмиралом, а то и бароном? Ты можешь помочь мне сколотить команду из этих кутят. Придумывать стратегические планы. Как ты думаешь?
— Я думаю, что «адмирал» — это морской чин, и я не готов стать бароном. Но я согласен на генерала.
Он протянул руку оборотню, не будучи уверенным, что это соответствует этикету, но готовый рискнуть. Спустя мгновение, тот принял его руку и пожал ее.
— Генерал Лупин, — произнес он. — Добро пожаловать на войну.
**************
Драко стоял, пристально глядя на дверь, ведущую в спальню, пытаясь представить Джинни и Флёр внутри, ожидающих его, сидя на кровати. Они бы спросили его: «Чего он хотел? Что случилось?», и ему пришлось бы рассказать им о Сириусе, и Флёр, наверное, было бы все равно, но Джинни… Джинни возненавидела бы его еще больше.
Он вздохнул и ненадолго прислонил голову к прохладному дереву. Я посадил своего отца за решетку. Может, не впрямую, но я позволил этому случиться. Теперь я отправил моего отчима в тюрьму, и я сделал это своими собственными руками. Я хотел, как лучше. Но разве это имеет значение? Он услышал свой собственный голос, говорящий Слитерину: Ты не можешь творить добро силами, которые приходят из ада.
Ты не можешь творить добро.
Он распахнул дверь и вошел. Он увидел Флёр, сидящую на краю кровати, и его глаза тотчас обежали комнату, пытаясь найти признак огненно-рыжих волос, проблеск зеленого платья.
Ничего. Она ушла.
Он резко повернулся к Флёр.
— Где она? Куда она отправилась?
— Она не сказала, — покачала головой Флёр. — Она просто ушла. Она даже оставила здесь плащ-невидимку для тебя. Я бы предположила, что она вернулась к Гарри и остальным. Вероятно, она не хотела тебя видеть после того, как ты себя вел.
— Как я себя вел? Это уж слишком. Чертова траханная преисподняя!
Драко рухнул в кресло, сверкая на нее глазами.
— Это не очень хорошо — целоваться направо и налево, если ты этого не хочешь, — чопорно сказала Флёр.
Драко издал придушенный звук.
— Кто бы говорил.
Флёр приняла вид мученицы.
— Мужчины, — припечатала она и добавила что-то вероятно грубое по-французски.
Драко пропустил это мимо ушей.
— Это чертовски досадно, — проговорил он, — особенно, когда я надеялся, что она вернется со мной.
— Куда?
— Мне надо поговорить с Гарри, — сказал он, вставая. — И я должен это сделать как можно скорее.
— Но Повелитель Змей…
— Если он не узнает, это ему не повредит.
Флёр покачала головой, глядя на него.
— Я не понимаю, — сказала она. — Разве ты не чувствуешь боли?
— Я чувствую похмелье, если ты это хотела знать.
Флёр выпрямилась, ее плечи напряглись. Она протянула руку и подтянула рукав ночной рубашки, обнажив руку. Драко мельком увидел уродливый шрам Черной Метки, выжженной на ее молочно-белой коже, прежде, чем она опустила рукав.
— Это не причиняет тебе боль?
— Было больно, когда он выжигал это у меня на руке. Но, похоже, все зажило. Мне это не нравится. Но она не болит.
— Что ж, она должна болеть, — заметила Флёр. — Я чувствую резкую боль всякий раз, когда я произношу его имя. Если бы я попыталась действовать против него, как это делаешь ты, боль была бы ослепляющей. Не понимаю, как тебе это удается.
360 
