777 
Он попробовал отступить — но страницы встали стеной за его спиной. Серебристое сияние, мелькнувшее и исчезнувшее несколько минут назад, вернулось — оно исходило откуда-то из-за дрожащей бумажной стены, однако, теперь оно не исчезло, когда Симус двинулся. И теперь у него была форма, очертания фигуры человека — высокого худощавого мужчины. А вместо глаз у него было сияющее синее пламя.
Пальцы Симуса ослабли, палочка выпала из его руки, звонко стукнувшись о каменный пол. Крик родился в груди, но растаял раньше, чем вырвался из горла. Что-то захлестнуло его — сильно, как прилив — и перед глазами всё померкло.
* * *
Гарри торопливо совал вещи в свой старый рюкзак, дрожа от напряжения. Его нервы были натянуты так, что, казалось, звенели: что он скажет, зайди сейчас кто-нибудь к нему в комнату? Как он объяснит свое поведение?
Задыхаясь, он замер и осмотрел свой разоренный сундук: что же ему стоит взять с собой в путь на поиски отмщения, если он не был до конца уверен, что вернется обратно? Одежда. Меч с наложенными на него Уменьшающими Чарами. Загадочная монета Люциуса, которая заботливо покоилась у него в кармане. Завтра он продемонстрирует это гринготтским гоблинам и выяснит ее происхождение. Палочка. Перочинный нож Сириуса. Мантия-невидимка.
Надо захватить какую-нибудь еду — он решил купить её на станции.
Поверх этого он положил книгу, подаренную ему Драко сегодня днем. Кодекс Поведения Семейства Малфоев. Он не был уверен, что это отменное чтиво, однако, по некоторым причинам не хотел оставлять её здесь.
Он застегнул молнию и поднялся. Руки слегка тряслись. Подойдя к зеркалу на противоположной стене, он взглянул на свое отражение: белое лицо, зеленые глаза, черные волосы. Румянец на щеках — неровные ярко-красные пятна. И шрам поперек лба, словно нарисованный тушью. Он поднял правую руку и легонько коснулся его:
— Oblitescus, — прошептал он, и резкая вспышка боли заставила его сморщиться. Потом она исчезла. Как и шрам.
Он бросил на себя долгий взгляд: он знал, что скрыть шрам было необходимо, слишком узнаваем он был. Но теперь, без шрама, он показался себе кем-то совсем другим. не Гарри.
Потеряю тебя — и перестану быть собой. Стану кем-то другим…
Гарри глубоко вздохнул. А может, все это не имеет значения — шрам все равно всегда был с ним — видимый ли, нет ли — он рассекал не только его лоб, но и весь его внутренний мир. Знак, раз и навсегда определивший его жизнь. Он сделал его таким, какой он есть, — именно он, шрам, а не его собственные действия, любовь или что-то еще. Мальчик, который не умер. Которого зачем-то пощадили.
Найдите противоядие, и я уйду за Вольдемортом. И уничтожу его. Выполню то, для чего я был рожден, — то, чего так долго боялся, чего избегал.
И вдруг Гарри вспомнил. Он вспомнил Рождество. Ему было тринадцать, и Гермиона, вскинув на него огромные глаза, спросила: «Но ты же не хочешь никого убивать, правда, Гарри?» Он услышал собственный голос, произносящий в ответ: «Вот Малфой знает. Помнишь, что он сказал мне? «На твоем месте я бы сам охотился за ним, я бы захотел отомстить»
Да, Драко, как никто другой — ни Рон, ни Гермиона — понимал его в его мечтах об отмщении, он вообще хорошо понимал эту темную часть внутри него — просто он сам был таким.
Он поймет, что это связано с местью, — и это хорошо. Однако, он никогда не поймет то, что его бросили, не взяли с собой. Как Гарри ни крутил — другого пути и другого выхода не было: Драко не поймёт, ни почему Гарри был вынужден уехать, ни почему он был вынужден сделать это один. Он будет чертовски задет и обижен. Он почувствует себя преданным и брошенным. Он возненавидит Гарри.
Это было самое ужасное, что могло прийти ему в голову, — мысль о том, что Драко возненавидит его. Гермиона бы его за это не возненавидела, — они были вместе слишком давно, она слишком часто через это проходила, она всегда знала, что на свою решающую схватку со злом он выйдет один, — сколько она ни пыталась, ей ни разу не удалось оказаться с ним рядом в этот миг. в конце концов, он всегда оставался с опасностью один на один.
Но Драко… Драко думал, что они вместе пройдут этот путь. Он не сможет понять, чем вызвано это разделение, он сможет ни понять, ни представить, ни осознать, что именно Гарри должен стать тем, кто сделает первый шаг прочь от него. И Гарри об этом знал.
Гарри переполнял ужас, сострадание, жалость. И — определенность: он обещал не бросать Драко, пока тот умирает, — он так и сделал. Он не мог поступить иначе — это было из тех вещей, что лежат за пределами человеческих желаний и силы воли. Да, он был счастлив известию о противоядии. Так рад, что, собираясь в дорогу и пакуя вещи, он был вынужден периодически останавливаться и садиться на кровать — его просто-таки трясло от облегчения. И еще он был благодарен Снейпу. И, в то же время, ненавидел его за произнесенные в лаборатории слова. Потому что почти все они были правдой.
777 
