117 
Итальяшка же сосал большой палец и пялился глуповато. Ну вот как его за человека-то принять можно было?
А лилипутка все рассказывает и рассказывает, ручки заламывает, взглядом потолок мозолит, дескать, случайно оно вышло. Дескать пьян был Джо и руки распускал, и бить порывался, за что и отгреб по пустой своей башке молотком. Башка же возьми да тресни. И конец настал бы цирковому великану, когда б добрейший Бакстер не очутился рядом и не переделал злодея в куклу.
Небось, тоже случайно получилось.
— Я хотел попробовать, выйдет ли с человеком. Со львом вышло, вы же видели…
Перси на всякий случай кивнул: мол, конечно видел. Надо будет потом и вправду глянуть.
— А человек, он посложнее.
Потому как у человека душа имеется. И на душу эту карлик покусился, и знает о том, как и знает о другом: не спустит святой клирикал этакого бесчинства. Ладно бы клыкастые, с них всякой пакости ждать можно, но вот чтоб человек и с человеком…
— Иди сюда, Джо. Сядь.
Итальяшка — хотя, какой он к бесовой маме итальяшка? — подошел и неловко бухнулся на колени. Упершись волосатыми ручищами в пол, наклонился, а после неловко перевалился на зад.
— Он не человек. Он лишь кажется человеком, но простой… видите?
Перси видел. Плоскую харю с ниткой слюны, мутные глаза под тяжелыми заслонками век, щетину на подбородке и побитую оспой щеку.
— Я просто засунул куклу, пусть и очень сложную для куклы, в шкуру Джо. А Дайвел… Дайвел делает наоборот. Он создает куклу, которая неотличима от человека, а после берет душу и засовывает в эту куклу. Вот только удержать не в состоянии. Если человек, настоящий человек, умрет, то кукла станет куклой. Как Джо.
— А если умрет кукла?
Бакстер развел руками и очень тихо сказал:
— Я не знаю, сумеет ли душа вернуться.
— Бакстер, он… посмотри на Джо!
Поднявшись, итальяшка — все-таки привычнее считать его итальяшкой — вытянул руки в стороны и принялся раскачиваться. Губы его растянулись в улыбке, рот приоткрылся, а в следующий миг мир вдруг разлетелся на тысячу горячих осколков…
— Глава 44. О любви, ненависти и иных чувствах
Я никогда не видел, как умирает человек. Я никогда не думал, что убить так просто. Один выстрел, одна пуля, одно тело на камне. Я смотрел на лежащую женщину, но видел лишь бурое пятно на ее спине. Пятно расползалось, а в воздухе, перебивая пороховую гарь, разлился аромат свежей крови.
— Хочешь? — поинтересовался Френсис, и голос его вывел из ступора. — Если хочешь, то пей. Ей уже все равно… да и тебе тоже.
Затошнило.
И еще кричит кто-то. Громко-громко.
А та, которая на полу, мертва. Мертвые не кричат.
— Милая леди, хватит уже. Мне казалось, что нервы у вас покрепче будут.
— Ублюдок, — ответила леди, и я, наконец, узнал Минди. — Долбанный ублюдок! Да мой папенька…
— О вашем папеньке мы обстоятельно поговорим немного позже. И в обстановке более располагающей к беседе. Дориан, вы не могли бы положить тело на стол?
Дуло пистолета смотрело в лоб. Но подчинился я не оружию, а голосу, который словно лишил меня воли. Тело оказалось неожиданно тяжелым и еще неудобным. Я чувствовал сквозь ткань остатки живого тепла и неприятную кровяную мокроту.
— Дориан! Не слушай его, Дориан!
Нельзя.
— Теперь раздень.
— Это лишнее. — Голос мой сух. А вот руки дрожат. От запаха крови тошнота становится невыносимой.
— Отнюдь, — возразил Френсис. — Не стоит играть в благородство, в тебе его нету. Раздевай и бери инструмент.
Пистолет указывает на столик с двумя рядами инструментов. Сталь сияет.
Я могу взять скальпель и ударить Френсиса в горло. Или в живот. Или по руке полоснуть.
Я беру ножницы и начинаю разрезать одежду. Липкая. Грязная. Старая. Ткань сухо трещит, скорее рвется, нежели режется, и лезвия ножниц путаются в размочаленных нитях.
— Дориан, что ты делаешь?!
Я поворачиваюсь к Минди спиной. Это по моей вине она оказалась здесь, следовательно, мой долг — сделать все возможное, чтобы она выбралась из этой передряги. Но я не знаю, что делать, поэтому продолжаю раздевать труп.
Надеюсь, Бог меня простит.
Отложив ножницы, я сгреб ткань юбок и рванул со всей силы.
— Злишься? — поинтересовался Френсис, отходя куда-то вглубь подвала. Остановившись у ряда колоннообразных сооружений, укрытых простынями, он велел. — Но раз уж ты закончил, то подойди сюда. Будь так любезен.
117 
