141 
— Зачем ты хочешь сохранить мою жизнь, Марк? — раздался тихий голос отца. — Для того, чтобы я терпел поношения на неправедном издевательском судилище? Чтобы преступная клика назвала меня, невиновного, преступником… и, вымазав грязью, отдала в руки какой-нибудь грязной вонючей свинье — палачу? А затем мне предстояло бы еще пережить позорный восторг черни — этой человеческой накипи, которая всегда собирается поглазеть на публичные казни, чтобы потешить свое нездоровое любопытство видом того, как человеческая голова отделяется от тела…
Марк прижал руку отца к своему лбу.
— Этого нельзя было допустить. Ты прав.
Эти беспомощные жалкие слова повисли в тишине.
— Они хотят нашей смерти, Марк. Нашей! Виновны мы в чем-то или нет, это их не интересует. Аррии и ее детям тоже недолго осталось наслаждаться покоем. Измена — болезнь заразная, так всегда считал Нерон, рано или поздно, но он решит, что они подцепили эту болезнь от меня, а лечит Император всех одинаково. Богини Судьбы, по-видимому, устали от нас, сынок. Мы наскучили им. Мудрый человек знает, когда ему покидать пир, и он старается уйти чуть раньше намеченного срока… Чем дольше ты блуждаешь в ночи, тем больше теряешь свое достоинство.
Отец на секунду замолчал, и Марк весь напрягся, угадав, какие слова он произнесет в следующее мгновение.
— Умри со мной, Марк. Тебя обвинят и казнят сразу же, как только я умру. Нерон не оставит моего сына жить. Только редкостный, необычный властитель не боится мести сына человека, которого он сам сгубил, а в Нероне нет ничего необычного кроме его ненасытной кровожадности. Уйдем вместе…
Влажная рука отца, лежащая на краю ванной, медленно подобралась к руке Марка и слабо сжала ее. Шепот старика становился все более возбужденным.
— Потомки скажут о нас, что оба мы, отец и сын, отвергли чашу бесчестья! Мир в наше время превратился в огромную зловонную выгребную яму! Так откажись же от него!
Марк на минуту вообразил себе картину своей смерти — увидел бесплотные души предков, воздающие хвалу его мужеству, протягивающие ему навстречу призрачные руки, чтобы принять его в свои благословенные ряды. Но Марк усилием воли отогнал эту благостную картину от себя.
— Прости, отец, но я не могу умереть только из-за собственной оскорбленной чести. Может быть, я так мало привык ценить ее из-за того, что, будучи Эндимионом, много терпел незаслуженных оскорблений и поношений, — сказав это, Марк почувствовал, что отец страшно разочарован. — Я готов умереть за восстановление справедливости, за торжество правды. Но я никогда не смог бы покончить с собой вот здесь, в темной комнате, лежа в ванне. Я готов погибнуть — но погибнуть в открытом судебном процессе, перед Сенатом. Я хочу, чтобы эти шакалы поставили меня перед судом. Я сам жажду этого суда. Я не позволю им склонять и позорить твое честное имя, выступлю с отповедью, я защищу тебя хотя бы посмертно!
— Разум бессилен против безграничной глупости юности!
— И потом, отец, не забывай, что еще остается Аррия. Ее могут приговорить к ссылке и отправить из города в цепях. Меня удерживают также те ужасные постыдные последствия, которые будет иметь ее ссылка. Не забывай, что дочери Аррии шесть лет, а сыну — восемь, это именно тот возраст, который привлекает разнузданного похотливого Императора. Я не отваживался писать об этом в письмах к тебе, но когда я в последний раз был на утренней аудиенции во Дворце, Нерон просил меня показать ему детей, Ты знаешь, зачем это надо ему.
— И ты веришь подобным басням!
— И ты должен верить им! Очнись, ты же видишь, в каком веке мы живем!
В Риме было хорошо известно, что часто, несмотря на протесты и возражения родителей, детей из знатных фамилий, в основном девочек, забирали на долгие годы во Дворец, якобы для того, чтобы обучать их там этикету и различным искусствам. Учителей для них подбирал сам Нерон, и люди эти выглядели очень подозрительно. О том, чему на самом деле «учили» несчастных детей, люди перешептывались с ужасом и омерзением. Часто после нескольких лет, проведенных во Дворце, детей возвращали домой, причем они нередко производили впечатление забитых, полубезумных созданий, или пребывали в какой-то бесчувственной прострации. Говорили, что если им приказать, они могут убить кого угодно, даже своих родителей. По городу ходили также слухи о том, что детей годами держали в каменных темных подземельях, чтобы Император мог приходить к ним, надев маску и шкуру какого-нибудь животного — медведя или пантеры — и развлекаться с ними так, как ему хотелось. Особое наслаждение Нерон испытывал от инцеста, он заставлял в своем присутствии совокупляться братьев и сестер и от души потешался над этим зрелищем.
141 
