Особенно,... 
60 
– Да.
– Недавно в нашей конторе, судя по всему, была кем-то допущена известная небрежность. Будь шеф на месте, он наверняка попросил бы нас удостовериться, не осталось ли что-нибудь валяться после бедняги.
– Вроде телефонных номеров, записанных не на те фамилии? – спросил Кэсл. – Я бы не назвал это небрежностью.
– Эти ребята всегда работают по определенной системе. Ведь так, Дэйнтри?
Но Дэйнтри молчал. Он стоял в дверях спальни и смотрел на труп. Один из двоих ребят сказал:
– Взгляни-ка на это, Тэйлор. – И протянул другому листок.
Другой прочел вслух:
– Бон шанс, Каламазу, Джинова вдова.
– Что-то странное, верно?
Тэйлор сказал:
– Bonne chance [удача (фр.)] – это по-французски, Пайпер. Каламазу – похоже, название города в Африке.
– В Африке? Это может быть важно.
– Загляните лучше в «Ивнинг ньюс», – сказал Кэсл. – Наверняка обнаружите там, что это три лошади. Дэвис всегда ставил на тотализаторе по уик-эндам.
– А-а, – произнес Пайпер. Прозвучало это несколько разочарованно.
– Я думаю, надо предоставить нашим друзьям из спецслужбы возможность спокойно заниматься своим делом, – сказал доктор Персивал.
– А как у Дэвиса насчет родни? – спросил Кэсл.
– Служба этим занимается. Похоже, единственный его близкий родственник – двоюродный брат в Дройтуиче. Дантист.
– Вот это, кажется мне, что-то не в цвет, сэр, – сказал Пайпер.
Он протянул доктору Персивалу книгу, но Кэсл перехватил ее. Это был томик стихотворений Роберта Браунинга. Внутри была наклейка с гербом и названием – «Дройтуичская королевская классическая школа». Судя по наклейке, это была награда, выданная ученику по имени Уильям Дэвис в 1910 году за английское сочинение, и Уильям Дэвис мелким почерком, черными чернилами вывел: «Передана по наследству моему сыну-Артуру 29 июня 1953 г. – в день, когда он сдал с отличием экзамен по физике». Браунинг, физика и шестнадцатилетний юноша – сочетание, безусловно, немного странное, но Пайпер, говоря «не в цвет», имел в виду явно не то.
– Что это? – спросил доктор Персивал.
– Стихи Браунинга. Я тут не вижу ничего «не в цвет».
И тем не менее Кэсл вынужден был признать, что эта книжка не сочетается с Олдермастоном, тотализатором и «Плейбоем», унылой рутиной службы и почтой из Заира: неужели всегда, даже в самой заурядной жизни, если хорошенько покопаться после смерти в вещах покойного, обнаруживаются какие-то непонятности? Дэвис, конечно, вполне мог хранить эту книжку из чисто сыновней преданности, но он явно читал ее. Ведь он же цитировал Браунинга Кэслу, когда они в последний раз виделись.
– Взгляните, сэр, тут есть отмеченные места, – сказал Пайпер доктору Персивалу. – Вы разбираетесь в шифрах по книгам куда лучше меня. Вот я и подумал: надо обратить на это ваше внимание.
– А как вы считаете, Кэсл?
– Да, тут есть пометки. – Он перевернул несколько страниц. – Книжка принадлежала его отцу, и это, конечно, могут быть пометки отца… вот только чернила выглядят совсем свежими и рядом с чертой стоит буква "С".
– «Существенно»?
Кэсл никогда не воспринимал Дэвиса всерьез – ни его пристрастие к выпивке, ни его игру на тотализаторе, ни даже его безнадежную любовь к Синтии, но, когда имеешь дело с покойником, так просто не отмахнешься. И Кэсл впервые почувствовал любопытство, желание побольше узнать о Дэвисе. Смерть придала Дэвису значительность. Смерть сделала его как бы более весомым. Мертвые, они, возможно, мудрее нас. Кэсл принялся листать книжку, словно был членом Общества Браунинга, жаждущим проникнуть в суть текста.
Дэйнтри наконец оторвался от двери в спальню. И произнес:
– Там ведь нет ничего такого… в этих пометках?
– Чего именно?
– Существенного, – повторил он вслед за Персивалом.
– Существенного? Я полагаю, вполне может быть. Существенное для состояния ума.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Персивал. – Вы в самом деле считаете?..
В голосе его прозвучала надежда, словно он действительно хотел, чтобы мертвеца, лежавшего в соседней комнате, можно было счесть неблагонадежным, а ведь в известном смысле таким он и был, подумал Кэсл. Говорил же он Борису, что любовь и ненависть – чувства равно опасные. И перед мысленным взором Кэсла возникла картина: спальня в Лоренсу-Маркише, гудит воздушный кондиционер, и голос Сары по телефону: «Я здесь», – какая великая радость затопила тогда его. Любовь к Саре привела его к Карсону и потом от Карсона – к Борису. Влюбленный шагает по миру, как анархист с бомбой, которая отсчитывает минуты.
60 
