66 
Порой казалось, что какой-то животный инстинкт подсказывал мне, что он близко...
- Ты делаешь это даже сейчас! - Севастьянов с грохотом поставил рюмку на стол. - Смотришь в пустоту, думая о нём! Это сводит меня с ума!
- Ни о каком любовнике я не думала.
- С чего мне верить этому или вообще всему, что ты говоришь? - Он вновь плеснул водки.
- Думаю, не с чего. Причин верить мне у тебя нет.
- Это сарказм? Высмеиваешь мою неспособность кому-то доверять? Это случилось не вдруг. За тот последний раз, когда я кому-то доверился, я буду расплачиваться до конца жизни.
- Что это значит? - Как именно расплачиваться?
Молчание.
И как же Василий хочет, чтобы я "исправила Рождество", если Севастьянов со мной не разговаривает?
- Ладно. Забудь.
Я встала, чтобы убрать со стола.
- Ты ещё и убираешься? - В голосе звучала издёвка, словно он намеревался сказать грубость, но это ему не вполне удалось.
- О, в уборке я профессионал. - Покончив с тарелками и упаковав гору остатков, я вернулась.
Он оставался в столовой, продолжая пить. Неужели он уже прикончил первую бутылку и принялся за вторую?
Я села рядом.
- Ты страдаешь. Мне это не нравится.
- Ага, эскорт-девица с золотым сердцем.
Глядя на него, я прищурилась. Прибегнув к оскорблениям, он решил установить между нами дистанцию? Вроде тех границ, которые я всё никак не могла прочертить?
- Por Dios, и опять карета превратилась в тыкву!
- Хочешь сказать, я угрюмый?
Как раз о таких вот сменах настроения я и говорила Иванне.
- Да, именно так.
Мой ответ его удивил?
- Весь мир считает меня сладкоголосым очаровашкой... кроме моей Кати.
- Расскажи, что у тебя в голове, Ruso.
Он ответил не сразу.
- Призраки прошлого. Не стоит слушать мой пьяный трёп.
- Я рискну.
Он подтолкнул ко мне рюмку.
- То воспоминание, в котором ты готовила паэлью - сколько лет тебе тогда было?
Внезапный вопрос.
- Почти четыре. - Я опрокинула рюмку, уже меньше морщась.
- Какое это было время года? - Он налил каждому новую порцию.
К чему он ведёт?
- Сразу после Рождества. Я запомнила, потому что это было до начала "красношарфовой войны".
- Что это?
После мохито с водкой мой язык начал развязываться. Или на меня так повлияли свечи и звук прибоя. Или мужчина, сидящий рядом.
- Мима, моя бабушка, связала для меня красный шарф, который мне ужасно нравился, с этим шарфом я буквально не расставалась и даже спала в нём. Мать хотела его отобрать, считая этот шарф символом моей гордыни. Она часто придавала вещам дополнительный смысл, утверждая, что ничто не происходит случайно. - В этом я вынуждена с ней согласиться.
- Продолжай.
- Даже в том возрасте я чувствовала, что борюсь за что-то большее, нежели просто за шарф. Эту битву я проиграть не могла. - Вздохнув, я подняла взгляд. - Тебе это всё наскучило. Твоя жизнь куда интереснее, чем мои глупые детские истории.
В его ответном взгляде было напряжение.
- Рассказывай, что было потом, Катя.
Ну. Я прочистила горло.
- Я убежала, грозясь уплыть далеко-далеко и никогда не возвращаться. Просидела, спрятавшись, на улице дотемна. Мима была в ужасе. Я не весила и пятнадцати килограммов, а ночь была холодной. Она вмешалась в нашу с mi madre ссору. Когда она прокричала, что я могу оставить шарф себе, я вернулась домой и проспала там до утра. Много лет спустя мать призналась, что жалеет о том, что не забрала у меня этот шарф - она была убеждена, что могла бы именно в тот момент обуздать мою гордыню. Могла бы сделать меня кроткой и покорной.
- Но проиграй ты войну, мы бы никогда не встретились.
Гордыня и бунтарство привели меня прямо к Эдварду. Конечно, я знала, что у матери был рак - симптомы проявились ещё до того, как Эдвард с Джулией на нас нацелились, только неизвестно, сколько бы ещё она могла прожить.
- Верно. Моя жизнь сложилась бы совсем по-другому.
- Ты хотела бы теперь проиграть в той войне?
- Не думаю, что буду знать ответ до самого конца своей жизни. - Надеюсь, этот конец не настанет на третьем десятке.
Он вращал рюмку по поверхности стола.
- В то время мне было тринадцать.
- Чем ты занимался? Катался на лошадях и бегал за девчонками?
На него словно пелена упала.
- Вовсе нет.
- Тогда чем? - Он не ответил. - Севастьянов, я рассказала свою историю. Теперь твой черёд.
66 
