— Баррелей? Да нет же. Речь идёт о танкерах.
Джек алчно потёр подбородок. Но кроме этого было что-то ещё... словно он нехотя отдавал должное его предусмотрительности.
Арик взглянул на меня.
— Твой танцевальный зал всегда будет освещён, как и художественная мастерская. И, конечно же, библиотека. Вода в бассейне будет теплой до конца наших дней. Кому нужно солнце, если есть акры ламп солнечного света?
Я перевела взгляд на Джека. Сколько бы времени я ему не дала, как бы он ни старался, он никогда сможет добиться того же, что и Арик. Я была почти уверена, что в эту минуту Джек пришёл к тому же выводу.
— Императрица не рассказывала тебе о своей новой жизни? — спросил Арик. — Она ни в чем себе не отказывала. Ежедневно наслаждалась свежей едой, приготовленной поваром, новой одеждой. Спала в тёплой постели в шикарной комнате, полной всевозможных удобств.
Джек и до Вспышки не жаловал богачей. И я не думала, что после апокалипсиса это изменилось.
— У неё было время на чтение и рисование. И ещё... — Арик с вызовом смотрел на Джека, — она каждый день танцевала для меня.
Джек стиснул зубы. Он был таким же взбешённым, как тогда, когда Арик впервые назвал меня «женой». Но затем он овладел собой.
— Но ведь так было не с самого начала. Только когда ты промыл ей мозги. Тебе не кажется, что это Стокгольмский синдром?
— Симптомы есть.
Джек заморгал, поражённый прямотой Арика.
— Почему бы тебе не рассказать, что ты сделал сразу после того, как её похитил? Эви отказывается говорить об этом.
— Ну, ладно. Я заставил её пройти долгий путь босиком, замерзая без тёплой одежды. Она была связана, потому не могла сдерживать падения. В то же время, она не знала, убью я её, или нет, а, если убью, то когда.
Было видно, что Арик никоим образом не гордился своими поступками, но был твёрдо намерен признать свои ошибки. И это меня поразило. Вот что значит настоящая честность.
Он не закончил.
— Я смеялся, когда она оплакивала тебя, и оскорблял её, как только мог. Я ослабил её с помощью власяницы, каждую секунду, врезающейся в её руку. Чтобы от неё освободиться, ей пришлось уговорить Фауну когтями срезать ее плоть.
Когда я вспомнила ту ужасную боль, мои глифы пришли в движение.
Джек смотрел на него взглядом полным злости.
— С одной стороны мне хочется убить тебя за это прямо сейчас, но с другой – рассказывая это в присутствии Эви, ты сам роешь себе могилу.
Арик устало вздохнул.
— Ты так и не понял, в чём сила правды.
— И в чем же?
— Любой вред, причиненный моими преследованиями, компенсируется моей честностью. Императрица справится со всем, кроме обмана, потому что она предпочитает ясность. Она была такой с начала времён.
Он был прав. Даже потерю части руки мне было легче перенести, чем враньё Джека: « У меня нет секретов. За исключением того, как сильно я тебя хочу » .
Джек не смутился.
— Правда? Это когда ты рассказал ей про ее мать... не уточняя обстоятельства? Бьюсь об заклад, ты не мог дождаться, чтобы поведать ей об этом.
— Он молчал несколько месяцев, — сказала я, — и заговорил только под моим давлением.
Арик подошёл ко мне.
— Если бы мне пришлось сделать то, что сделал он, — а я бы пошёл на это без колебаний, — Императрица узнала бы об этом от меня, — назидательным тоном Смерть сказал Джеку, — смертный, если за свою долгую жизнь я чему и научился, так это тому, что ложь – проклятие, которое ты сам на себя навлекаешь.
Мои губы раскрылись. В этот момент я вспомнила, почему я начала влюбляться в Арика. Я вздрогнула. Если б только за свою долгую жизнь он понял, что не надо принуждать женщин к сексу.
Словно прочитав мои мысли (хотя я и не почувствовала его в своём сознании), Арик спросил Джека:
— Знаешь, почему она ушла от меня той ночью?
— Чтобы спасти меня!
— Я сказал, что могу запросто освободить тебя, если она ляжет со мной в постель. Я хотел принудить её, но вместо того, чтобы поддаться, она накачала меня ядом и сбежала. Так что если ты считаешь, что я мог заставить эту женщину сделать то, чего она не хочет, то ты ошибаешься в ней, так же, как и я тогда.
Казалось, Джек сейчас сотрёт себе зубы в порошок.
— Ты и об этом мне расскажешь?
— Я не делаю того, чего не мог бы открыто обсудить. Если не можешь говорить о своих поступках, то не совершай их.