62 
– Поэтому я и хотел, чтобы вы его переписали. И уверен, что вы это можете сделать сейчас. Тут же, за столом.
– Неужели вы думаете, что писать так легко? А вы бы проделали сложную операцию с места в карьер, здесь, на столе? Если нужно, я просижу всю ночь. Литературные достоинства письма, которое я напишу, даже в переводе с лихвой искупят любую задержку. Кстати, кто его переведет – вы или доктор Хэмфрис? Я хотел бы просмотреть перевод, прежде чем вы отошлете его за границу. Я, конечно, доверяю вашей точности, но это вопрос стиля. Наше письмо должно дойти до сердца читателя, донести до него образ этого несчастного…
– Чем меньше вы донесете его образ, тем лучше, – заметил Хэмфрис.
– Насколько я понимаю, сеньор Фортнум человек простой – не очень мудрый или думающий, и вот он стоит перед угрозой насильственной смерти. Быть может, он прежде о смерти даже и не помышлял. В таком положении человек либо поддается страху, либо мужает как личность. Возьмите случай с сеньором Фортнумом. Он женат на молодой женщине, ожидает ребенка…
– У нас нет времени писать на этот сюжет роман, – сказал доктор Пларр.
– Когда я с ним познакомился, он был слегка пьян. Мне было не по себе в его обществе, пока я не обнаружил у него под маской веселья глубокую тоску.
– А вы недалеки от истины, – удивился доктор Пларр.
– Я думаю, он пил по той же причине, по какой я пишу, – чтобы не так страдать от душевного уныния. Он сразу мне признался, что влюблен.
– Влюблен в шестьдесят лет! – воскликнул Хэмфрис. – Пора бы ему быть выше подобных глупостей.
– Я вот их еще не преодолел, – сказал доктор Сааведра. – А если бы преодолел, то не смог бы больше писать. Половой инстинкт и инстинкт творческий живут и умирают вместе. Некоторые люди, доктор Хэмфрис, сохраняют молодость дольше, чем вы можете судить по своему опыту.
– Ему просто хотелось всегда иметь под рукой проститутку. Вы это называете любовью?
– Давайте вернемся к письму… – предложил доктор Пларр.
– А что вы называете любовью, доктор Хэмфрис? Свадьбу по расчету в испанском духе? Многодетное семейство? Позвольте вам сказать, что я и сам когда-то любил проститутку. Такая женщина может обладать большим великодушием, чем почтенная матрона из Буэнос-Айреса. Как поэту мне больше помогла одна проститутка, чем все критики, вместе взятые… или преподаватели литературы.
– Я думал, вы не поэт, а прозаик.
– По-испански «поэт» не только тот, кто пишет рифмами.
– Письмо! – прервал доктор Пларр. – Попытаемся закончить письмо прежде, чем мы покончим с лососиной.
– Дайте спокойно подумать… Вступительная фраза – ключ ко всему остальному. Надо найти верный тон, даже верный ритм. Верный ритм так же важен в прозе, как верный размер в стихотворении. Лососина отличная. Можно попросить еще бокал вина?
– Если напишете письмо, пейте хоть целую бутылку.
– Сколько шума из-за Чарли Фортнума, – сказал доктор Хэмфрис. Он доел свою лососину, допил вино, теперь ему больше нечего было бояться. – Знаете, возможна и другая причина его исчезновения: он не хочет стать отцом чужого ребенка.
– Я предпочел бы начать письмо с описания личности жертвы, – объявил доктор Сааведра, помахивая шариковой ручкой; кусочек лососины прилип к его верхней губе. – Но почему-то образ сеньора Фортнума от меня ускользает. Приходится вычеркивать чуть не каждое слово. В романе я бы мог создать его образ несколькими штрихами. Мне мешает то, что речь идет о живом человеке. Это подрезает мне крылья. Стоит написать фразу, как я чувствую, будто сам Фортнум хватает меня за руку и говорит: «Но я ведь совсем не такой».
– Позвольте мне налить вам еще вина.
– Он мне говорит и другое, что меня тоже смущает: «Почему вы пытаетесь вернуть меня к той жизни, которую я вел, к жизни унылой и лишенной достоинства?»
– Чарли Фортнума больше заботило, хватит ли ему виски, достоинство мало его заботило, – бросил доктор Хэмфрис.
– Вникните поглубже в чей-нибудь характер, пусть даже в свой собственный, и вы обнаружите там machismo.
Шел одиннадцатый час, и на террасу стали стекаться посетители ужинать. Они шли с разных сторон, огибая столик доктора Пларра, словно кочевники, обходившие скалу в пустыне; некоторые из них несли детей. Ребенок, похожий на воскового божка, прямо сидел в коляске; бледная трехлетняя девочка в голубом нарядном платьице ступала по мраморной пустыне, пошатываясь от усталости, в ее крошечных ушках были продеты золотые серьги; шестилетний мальчик топал вдоль стены террасы, зевая на каждом шагу. Можно было подумать, что все они пересекли целый континент, прежде чем сюда попасть. На рассвете, опустошив это пастбище, кочевники соберут свой скарб и двинутся к новому привалу.
62 
