Особенно,... 
56 
Хорунжий любил подобным образом подурачиться. Но когда он, после очередной ссоры с Тамарой, выбегал из дому в ночь, полуодетый, бешеный, а Олеся пыталась его остановить, удержать, зная, что все кончится долгими днями мрачного безмолвия, Петр, отталкивая ее руки, бормотал: «Мы никогда не будем вместе, девочка моя… Никогда я не смогу тебя утешить… Дура, безмозглая дура, на что она тратит свою куцую жизнь… И не подозревает, что сама, своей рукой сведет с ней счеты…»
Леся пугалась до дрожи и отступала. Но всегда он возвращался так, будто ничего и не случилось…
Она все-таки нашла в себе силы выйти из дому. Немного прошлась по тихим улочкам, вдыхая запах осыпающейся сирени, купила у вновь появившихся в городе старух-цветочниц букетик нарциссов. Никита уже ждал, и Леся помахала ему еще издали. Крепкий, широкоплечий, надежный, он, едва заметив, поспешил навстречу. С его лица так и не сходило озабоченное выражение.
И только у кладбищенских ворот она поняла, что не сможет даже приблизиться к могиле. Гроб пуст. Петра там нет — он снова всех разыграл… Как всегда.
— Пожалуйста, я очень прошу тебя, Никита, — горячо зашептала Олеся. — Ты добрый, хороший, умный человек. Ты должен понять. Положи цветы, перекрестись — и бегом назад.
Никита озадаченно взглянул на нее, нахмурился и взял из ее рук букетик.
— Подержи-ка портфель… Ты помнишь, где это?
— Нет…
— Ладно, сам найду. Никуда не уходи, слышишь? Жди меня здесь!
Глядя ему вслед, Олеся вздохнула. Сердце щемило, и невозможно было вздохнуть полной грудью.
Несмотря на то, что щеки горели огнем, вскоре она почувствовала, что начинает замерзать. Прижав потертый Никитин портфельчик к груди, Олеся начала энергично прохаживаться вдоль ограды кладбища, считая вывалившиеся из кладки кирпичи. Подъехала машина, из ворот, шурша на ходу газетным свертком, появился грузный человек в засаленной белой фуражке, хлопнул дверцей и уехал. Там, где он ненадолго остановился, пыльной кучкой засуетились воробьи; из куста сирени высунулся костлявый, в парше, пес и, безразлично окинув взглядом воробьиную суету, скрылся. Зажглись, перемигиваясь, тусклые фонари под жестяными тарелками. Женщина в черной косынке торопливо пробежала мимо Леси к кладбищу, в руке у нее позвякивало пустое цинковое ведро. В зеленоватом вечернем небе не было ни облачка, один узкий, опрокинутый навзничь серпик старой луны.
«Холодно, хол-лодно, ну где же ты бродишь, парень?» — бормотала она, ускоряя шаги и все больше удаляясь от ворот, пока чьи-то руки внезапно не обхватили ее дрожащие плечи и не притянули к себе.
— Отведи меня домой, Никита, что-то я совсем продрогла, — жалобно попросила Олеся, прижимаясь к нему. — Ну что ты стоишь? Идем скорее!
— Там полный порядок. Я все сделал, как ты велела…
— Молчи. Потом. Не хочу ничего этого слышать. Вот твой портфель, — Олеся высвободилась и взяла Никиту под руку. — Спасибо… и не уезжай никуда сегодня. Тебе ведь не нужно возвращаться, нет? Не бросай меня, иначе я сойду с ума.
— Ты хочешь, чтобы я остался? — она вздрогнула, услышав едва скрываемую радость в его голосе: — Вот и отлично! Чайку попьем, перекусим. Ты немного отдохнешь, успокоишься…
Дома было проще.
Никита уже не держал ее за руку, не поглаживал запястье, пряча взгляд, как возбужденный подросток; в тишине комнаты до нее донесся сначала шум спускаемой воды в уборной, а затем его бодрый голос, говорящий по телефону в прихожей. Олеся разделась, накинула длинный, очень теплый полосатый халат — тоже подарок Хорунжего, запахнулась и вышла на кухню. Никита возился с чаем.
— Звонил своим, что не приеду, — он быстро взглянул на Олесю, прислонившуюся к стене. Глаза были веселые, янтарные, с прищуром. — Закрыть окно? Нет? Ну, как знаешь… Послушай, иди-ка ты пока погуляй, а я сам все приготовлю.
— Знаешь, где что лежит?
— Без вопросов.
— Хочешь выпить?
— Не отказался бы, но…
— А я хочу, — перебила она. — Дома ничего нет, однако у Мити всегда можно чем-нибудь разжиться. Значит, управишься?..
Не дожидаясь ответа, она вышла на площадку, оставив дверь незапертой, и позвонила к Светличным. Там долго не открывали, и она еще трижды с силой придавила кнопку звонка. Наконец послышались быстрые легкие шаги, и звенящий напряжением голос соседки произнес:
— Минутку! Кто это?
— Олеся.
Дверь распахнулась. Майя, наспех одетая, с накрученным на мокрые волосы полотенцем, замахала — входи побыстрее, сквозит. В прихожей было темно, как в погребе.
56 
