Особенно,... 
96 
Амалия де Сент-Эньян любезно улыбалась и вместе с тем смотрела странным, пристальным, сосредоточенным взглядом. У нее были яркие голубые глаза, пронзенные черными точками зрачков. Светло-рыжие волосы окружали нежное лицо золотистым нимбом. В диадеме, словно капли росы на солнце, сверкали прозрачные камни.
На ней было платье из плотного белого атласа с золотой вышивкой, оставлявшее отрытым руки и верхнюю часть груди. Она очаровательно кутала голые плечи в изящную шаль с пышными кистями, свисающими почти до пола.
Джулио не знал, что когда император привез в подарок жене шаль из тончайшего кашемира, все парижские дамы бросились скупать такие же. Не ведал он и того, что революция пробудила во французских женщинах интерес к политике, к новым веяниям, ко всему, что творилось вокруг. Теперь они создавали салоны, верховодили в дискуссиях, участвовали в различных увеселениях.
Войдя в комнату, Джулио был ослеплен обилием огней, отражавшихся в больших напольных зеркалах и полированной мебели красного дерева с бронзовыми накладками. На мягких диванах сидели мужчины в бархатных кафтанах и женщины, чьи легчайшие одеяния были скреплены на плечах драгоценными камеями.
— Прошу внимания! — Амалия захлопала в ладоши. — Я хочу представить вам нового гостя, причем почетного гостя: это Джулио Гальяни. Он корсиканец, как и наш император, но это еще не все. В сражении при Ауэрштедте Джулио спас жизнь моему мужу, генералу де Сент-Эньяну!
Мужчины и женщины повернули головы и смотрели на него, как на диковинку.
— Прошу садиться, — пригласила Амалия. — Вы, наверное, голодны? Сейчас Жак принесет приборы и подаст ужин.
Джулио в самом деле был голоден, но старался не показать этого. Ему не были известны происхождение и названия многих блюд, он не знал, как пользоваться некоторыми приборами, и по-прежнему стеснялся своего мундира и сапог.
После того, как гости выпили за здоровье генерала и его спасителя, речь, конечно, зашла о войне.
— В скольких сражения вы участвовали? — с интересом спросила Амалия у Джулио.
— В четырех крупных, а еще во множестве мелких стычек.
— И ни разу не были ранены?
— Лишь однажды и то — легко.
— Должно быть, потому, что вы — настоящий герой!
«Я не герой, — подумал Джулио, — просто, не в пример иным, не лез под пули».
— Говорят, корсиканцы рождаются с оружием в руках?
— Скорее, оружие становится их третьей рукой.
— Вы боитесь смерти?
— Кто ее не боится, легко и быстро погибает, — подумав, ответил Джулио. — Хотя мы редко думаем о жизни и смерти, когда идем в бой. Главное — это победа, а она не всегда сочетается с тем или с другим.
— Любопытные высказывания, — заметил один из мужчин, вступая в беседу. — Вы можете рассказать о вендетте? Отчего корсиканцы столь привержены этому дикому обычаю?
Джулио пожал плечами.
— Мы обречены исполнять роль, назначенную судьбой. Я не знаю, откуда взялся этот обычай, однако тот, кто ему не следует, становится изгоем.
Все согласно закивали.
— Да, да, судьба! Недаром император постоянно о ней говорит.
— Должно быть, вы боготворите Наполеона! — подала голос хорошенькая женщина, и Джулио повернулся к ней.
— Корсиканцы служат не людям, а принципам.
Когда он произнес эти слова, раздались возгласы:
— Как это правильно! Если бы все рассуждали так!
Джулио оказался в центре внимания, тогда как Амалия почти не принимала участия в разговоре. Она наблюдала за молодым солдатом со снисходительной улыбкой, в которой сквозила ирония.
Когда один из гостей открыл пеструю эмалевую крышку массивных часов и сказал, что ему пора уходить, Джулио решил последовать его примеру. Он не успел откланяться: Амалия вышла в соседнюю комнату и вернулась с туго набитым кошельком.
— Это вам, — сказала она. — Жаль, что моего мужа нет дома. Позвольте отблагодарить вас вместо него!
Джулио замер. Не то чтобы он не нуждался в деньгах, даже очень нуждался, однако он явился сюда затем, чтобы получить нечто большее, чем деньги. Он знал, что какая бы большая сумма не лежала в этом кошельке, он потратит ее, и ничего не останется. К тому же ничто не может оскорбить гордость корсиканца больше, чем денежный подарок! Об этом говорил еще Леон, а он заблуждался далеко не всегда.
В его взгляде блеснул холод. Он выпрямился и произнес, не обращая внимания ни на слова Амалии, ни на протянутый кошелек:
96 
