Глаза старика задорно блеснули из-под белых кустистых бровей.
— От этого рыжего дьяволёнка Фергуса вечно были одни неприятности, ваша светлость, и, помнится мне, он повсюду таскал вас за собой. А наказывали за его проказы вас, потому что он убегал, а вы не могли этого сделать!
Герцог коротко рассмеялся.
— Виола, это Энгус Мак-Эндрю. С его сыном, Стюартом, вы познакомились вчера. Энгус, это леди Виола Норткомб. Она с братом…
— Да, попали в кораблекрушение, как мне говорили. А вы красивая девушка, точно вам говорю, миледи. И любите розы, как я вижу.
Виола держала в ладонях бутон белой розы, лепестки которой отливали розовым. Цветок выглядел настолько безупречным, что девушка готова была расплакаться от счастья.
— Роза чудесная. Но как вы разводите их в столь суровом климате, мистер Мак-Эндрю?
— Энгус у нас — настоящий волшебник. Ну и Гольфстрим ему помогает, куда же без него! — пояснил герцог. — Он приносит тёплые воздух и воду на это побережье. Здесь температура никогда не опускается так низко, как в других частях Шотландии.
Наклонившись, он сорвал цветок.
Энгус протянул герцогу длинный нож, и тот быстро обрезал шипы и продел стебелёк в петлицу жакета Виолы.
— Этот сорт розы называется «Любимица герцога», — пробормотал Роберт, а Виола почувствовала, как на её щеках заиграл жаркий румянец, когда его пальцы на миг коснулись её шеи.
— Благодарю вас! Она чудесная, — с трудом прошептала она, усмиряя своё воображение, разыгравшееся после слов «любимица герцога».
Энгус забрал свой нож, покосился на Виолу, обронил что-то на непонятном языке герцогу и, посмеиваясь себе под нос, заковылял прочь из сада.
— Ради всего святого, что он сказал? — спросила Виола, отчаянно нащупывая безопасную тему для разговора. — Я не поняла ни словечка.
— Это гэльский, язык шотландских горцев. В Гленторране на нём говорят все. А теперь позвольте мне проводить вас обратно в замок. Уверен, что после долгой прогулки вы не откажетесь выпить чего-нибудь прохладительного.
Роберт предложил Виоле руку, на которую она с благодарностью оперлась, хотя и отметила про себя, что он так и не сказал ей, что означала фраза старого садовника, отпущенная в её адрес.
Герцог отвёл в сторону длинную ветвь, протянувшуюся поперёк заросшей тропинки.
— Мужчины, подобные Энгусу и его сыну, — кровь и плоть Гленторрана, источник его жизненной силы, — сказал он. — Оба они проработали в поместье всю свою жизнь. Я не имею ни малейшего понятия, сколько лет Энгусу, но и его отец, и его дед работали на Гленторранов. То же самое, кстати, можно сказать и почти о каждом окрестном семействе. Поэтому, полагаю, вы легко можете себе представить, что одна только мысль о том, чтобы отказаться от поместья и предоставить их своей судьбе, мне невыносима. Впрочем, ваша семья наверняка испытывает те же чувства.
Он невесело рассмеялся и добавил:
— Деньги, конечно, могут быть источником вселенского зла, зато сколько добра я бы сделал, если бы располагал хоть малой их толикой!
Виола метнула на него быстрый взгляд — его лицо выражало тревогу и беспокойство.
В его голосе она явственно различала страстные нотки отчаяния, и ей очень хотелось признаться ему в том, что она нежданно-негаданно разбогатела.
Она вдруг со всей отчётливостью поняла, что обманывает его, пользуясь его гостеприимством.
Ей не понадобится много времени, чтобы рассказать ему обо всём, — но она колебалась, потому что в этот краткий миг поняла, что может навсегда потерять его дружбу.
Он станет презирать девушку, которая только притворялась бедной, когда на самом деле таковой не была. Он будет относиться к ней как к существу, начисто лишённому моральных устоев и достоинства, не понимающему, что такое хорошо, а что такое плохо.
— Американцы мне говорили, что пытаются искоренить систему, в которой от одного человека может зависеть благосостояние целого района, — заметила она, чтобы хоть как-то поддержать разговор.
Герцог протиснулся между двумя разросшимися кустами, и Виола последовала за ним, даже не подозревая о том, что цветы осыпали её каскадом белых лепестков, невесомо опустившихся на её волосы.
Роберт обернулся и едва не вскрикнул от восхищения, поражённый её совершенной красотой.
Ему очень хотелось так много рассказать Виоле о своих чувствах, но усилием воли он взял себя в руки и придал своему лицу спокойное и даже равнодушное выражение.