В какой-то миг капитан подошел к хирургу, однако, не обученный искусству врачевания, мало чем смог помочь ему; мистер Блай просто прилег рядом с ним и стал нашептывать что-то на ухо. Расслышать его слова я – да и никто из нас – не смог, но, по-видимому, они сослужили добрую службу, потому что довольно скоро хирург перестал кататься по дну и вопить, а спустя еще недолгое время на борту стало одним здоровым человеком больше: мистер Ледуорд снова приступил к борьбе за свои душу и тело с гнетущими силами моря, дождя и истощения.
После полудня показались новые рифы, а следом и череда необитаемых островков, столь узких, что здоровый человек мог за утро пройти любой от края до края. Мы высаживались то там, то сям – в надежде найти пропитание, сам мистер Блай набрал на первом из островов горсть устриц, но таких крошечных, что их едва хватило бы на завтрак одному мужчине, но никак уж не восемнадцати на обед.
На втором мы обнаружили следы черепах, однако, к разочарованию нашему, ни единой не увидели. Мы обшарили берег, густые заросли, но либо черепахи были слишком умны, чтобы попадаться нам на глаза, либо умели сливаться, как хамелеоны, с землей и зеленью, – так или иначе, а мы снова остались с пустыми руками. К наступлению ночи мы погрузились в баркас и поплыли к тому, что капитан называл островом Тимор, а мы «плыви-туда-не-знаю-куда».
– Эх, поиграл бы нам сейчас Майкл Берн хоть часок, – произнес кто-то в середине нашей посудины, тихо разрезающей ночные воды. Я был совершенно согласен. Даже недолгая музыка судового скрипача безусловно подбодрила бы нас; даже воспоминания о ночных танцах, помогавших разгонять нашу кровь по телу, и оно было счастливым.
– Мистер Берн – пират и мятежник, – резко ответил капитан. – Я не желаю слышать его имя на борту нашего судна.
– Да, но он лихо играл «Нэнси из Уэйлза», – с некоторой грустью произнес мистер Холл, и я не мог не вспомнить тот вечер, когда коку велено было танцевать под эту самую песню, а сам я с такой беспечностью выбрал мистера Хейвуда, паскудника, ему в партнерши. Как все-таки давно это было. В другой жизни. Когда я был еще просто мальчишкой.
– Слышать об этом ничего не желаю, – сказал капитан, и я подумал, что в иных обстоятельствах он эти слова прокричал бы, однако в ту ночь был слишком усталым, чтобы напрягать горло. – Если кто-то из вас хочет спеть, пусть поет, – прибавил он, – но давайте забудем об изменниках и об этой песенке.
Никто не запел. Сил не было.
День 38: 4 июня
Флетчер кристиан, жалкая свинья, позволил мистеру Блаю – когда силой отнял у него корабль – взять с собой судовой журнал, и теперь капитан посвящал немалую часть каждого вечера, что-то записывая туда карандашом. Иногда он писал подолгу, иногда совсем коротко, но готов поклясться, что не было в нашем плавании дня, не отмеченного в его журнале.
Я как-то спросил у него, зачем он возится с записями, и капитан с легкой улыбкой ответил:
– Затем, что в конце концов мы вернемся домой. Завершив одно из самых замечательных плаваний. Я заношу в журнал все, что произошло после нашего изгнания с «Баунти», а помимо этого, коротко описываю острова, рифы и береговые линии, какие попадаются нам по пути. Таков, понимаешь ли, долг морехода.
– А про меня вы тоже пишете, сэр? – поинтересовался я.
Капитан коротко усмехнулся, покачал головой:
– Это не роман, мастер Тернстайл. Это описание мест и ландшафтов, флоры и фауны, широты и долготы всего, что может представлять интерес для будущих путешественников. Но никак не мой личный дневник.
– А вы не хотите превратить ваш журнал в книгу? – спросил я.
– В книгу? – Он наморщил лоб, поразмыслил. – Никогда об этом не думал. Я полагал, что мои записи пригодятся адмиралам, а не публике. По-твоему, они могут заинтересовать широкого читателя?
Что я знал о читателях, я, за всю мою жизнь прочитавший всего две книги, да и те о стране Китай?
– Наверное, об этом лучше спросить у мистера Зелеса, – предложил я. – Того французского джентльмена. Ну, из-за которого я попал в эту заваруху.
– А, у Маттье, да, пожалуй, – согласился капитан. – Хотя, по правде сказать, мастер Тернстайл, в том, что ты стал слугой на борту нашего судна, твоей вины больше, чем его, тебе так не кажется?
– Пожалуй, – признал я.
– Но не исключено, что ты прав, – сказал он и записал еще что-то. – Адмиралтейству может захотеться издать мой отчет, дабы достойные англичане, мужчины и женщины, в точности узнали, что представляют собой офицеры вроде Флетчера Кристиана и Питера Хейвуда. Такое издание покроет бесчестием их имена, Тернстайл, попомни мои слова.