72 
А Шантель? Ее я тоже не могла понять. Часто я видела, как оживленно она разговаривала с Рексом: в такие минуты она казалась еще живее и веселее обычного. При этом, казалось, нимало не смущалась, когда при ней упоминалось имя мисс Деринхем. Однажды я сказала:
— Шантель, я бы с удовольствием снова читала твой дневник. Как было бы интересно сравнить наши впечатления о судовой жизни.
В ответ она засмеялась.
— Я больше его не веду.
— Совсем ничего не записываешь?
— Совсем. Или почти совсем.
— Почему?
— Потому что такая восхитительная жизнь.
— Разве это не повод ухватить свои впечатления, записать, чтобы было что пережить заново в будущем.
— Дорогая Анна, — ответила она, — я писала все это, когда жила в Замке, ради тебя. Хотела разделить с тобой впечатления — это был единственный способ. Теперь в этом нет нужды. Ты здесь, и все переживаешь сама. Ни к чему тебе мой дневник.
Мы были в ее каюте: я в кресле, она растянувшись на кровати.
— Интересно, чем все это кончится? — заговорила я.
— Теперь это зависит от нас самих.
— Ты и раньше так говорила.
— Беда, как кто-то сказал, не в наших звездах — в нас самих.
— Шекспир.
— Принимаю на веру. Но это правда. Кроме того, неуверенность только усиливает обаяние колдовства, разве нет? Какой смысл жить, если точно знаешь наперед, что будет?
— Как дела у миссис Стреттон? — осведомилась я.
Шантель повела плечами.
— До старости ей не дотянуть. — От таких слов я вздрогнула. — Ты что? — встрепенулась она.
— Как ты выражаешься!
— Надобно признаться, очень точно выражаюсь. Ее легкие никуда не годятся.
— Но, может быть, родной воздух…
Шантель опять пожала плечами.
— Я сегодня говорила с доктором Грегори. — Так звали судового врача, бледного сухопарого молодого человека, как я успела заметить, явно увлекшегося Шантелью. — Он сказал, что болезнь слишком далеко зашла, чтобы ее можно было остановить. Теперь может не помочь даже целительный воздух Коралла.
— Капитан знает?
— Могу поручиться, что знает. Может, поэтому так беспечен.
— Шантель!
— Анна! Уж мы-то не должны быть лицемерками, а? Галантный капитан наверняка понял, что свалял дурака — ошибка, за которую обычно приходится расплачиваться всю жизнь. Похоже на то, что в данном случае расплата может оказаться не столь долгой.
— Шантель, Как жаль…
— … Что я так непочтительно говорю о смерти? Почему бы нет? Это помогает справиться со страхом перед ней — применительно к себе и другим. Не забудь, я ближе кого бы то ни было сталкиваюсь с этим хмурым существом, причем часто накоротке, по долгу ремесла. Оттого и не питаю особого трепета. И не переживай за капитана. Кто знает, бывает, что называется, счастливое вызволение.
Я поднялась: не хотелось продолжать разговор о смерти его жены. Резво спрыгнув с постели, Шантель схватила меня под локоть.
— Вечно я кажусь ветреной, когда говорю на полном серьезе. Пора бы тебе узнать, Анна. Но не беспокойся за мою пациентку. Уверяю тебя, я уделю ей все внимание. И если случится неизбежное…
Она приблизила ко мне лицо: как ярко горели ее глаза! Я поняла: она имела в виду меня, хотела сказать, что, если она умрет, капитан будет свободен — для меня.
Как я ее любила! Но я хотела объясниться, сказать, что никому не желаю смерти, какие бы преимущества она ни открывала передо мной.
12
Первым нашим портом был Гибралтар. Как-то утром, проснувшись и выглянув в иллюминатор, я увидела встающую из воды огромную скалу.
Однажды я уже была здесь — кажется, это было вечность тому назад, — ребенком чуть старше Эдварда. Я живо вспомнила свое возбуждение, смешанное с уверенностью, оттого что в соседней каюте находились родители. Я часто задумывалась, что чувствовал Эдвард к своей матери; знала, что отца он считал божеством. Было ли это из-за того, что тот был капитаном, плавал по свету или от привязанности к нему как к человеку?
Я размышляла над приговором, который Шантель вынесла Моник, и невольно загадывала о будущем, в том числе и для самой Шантели — со всем волшебным флером, который ее окружал. Не только Рекс и судовой врач испытали на себе действие ее чар: я не раз замечала взгляды в ее сторону. Их привлекала не только ее красота — ею она, несомненно, обладала, — но и ее необыкновенная живость, страстность натуры. Я чувствовала, что жизнь вблизи нее никогда не может быть скучной. То же должны были испытывать и другие.
72 
