191 
– Так и назвал?
– Именно так. Тогда в стране заправляли попы, ненавидевшие женщин. Боже мой, они ненавидели все, что касалось плотского желания, и хватались за любую возможность унизить нас и оскорбить. Наверное, потому, что сами страшно вожделели запретной плотской любви. Втихаря-то они, конечно, шустрили. И тогда, и сейчас шустрят. Ох, Сирил, что он обо мне говорил! А потом дал пинка. Мог бы – забил бы насмерть. На глазах всего поселка предал меня позору и выволок из церкви, а мне всего шестнадцать и ни гроша в кармане.
– А что Кеннет? – спросил я. – Он-то вам не помог?
– Вроде как пытался. Выскочил из церкви, хотел всучить деньги, но я швырнула их ему в лицо. По глупости я во всем винила только его, но теперь понимаю, что сама виновата не меньше. Бедняга, он жутко боялся. Если б открылось, что он отец ребенка, его жизнь рухнула бы, он бы не пережил скандала. Ну вот, автобусом добралась я до Дублина и жила там вместе с Шоном и Джеком до того дня, как Шонов отец приехал убивать их обоих и в том почти преуспел. Джек Смут выжил чудом. В тот вечер ты и родился. На полу остывающее тело Шона, Джек в луже крови, натекшей из него и меня, а ты воплем возвещаешь о своем прибытии в этот мир. Но у меня был план. Я задумала его вместе с горбуньей-монашкой, помогавшей таким, как я. Падшим женщинам. Мы сговорились, что она отдаст младенца в семью, которая мечтает о ребенке, но не может завести собственных детей.
Я прикрыл глаза. Вот, значит, как я родился. Вот как оказался у Чарльза и Мод на Дартмут-сквер.
– По сути, я сама еще была ребенком и не смогла бы заботиться о малыше. Вдвоем мы бы не выжили. Я поступила, как считала правильным. Да и сейчас так считаю. И если мы с тобой надеемся на какие-то отношения, я должна спросить: ты согласен, что я поступила правильно?
Голин
Церковь Богоматери Звезды Моря купалась в солнечных лучах. По дорожке мы молча прошли на погост; я встал в сторонке, а мать бродила меж могил, читая имена на надгробиях.
– Уильям Хоббс, – прочла она, покачивая головой. – Я его помню. Одноклассник мой. Вечно лазал под юбки девчонкам. Учитель бил его смертным боем. Вон, сказано, умер в 1970-м. Интересно, что с ним случилось? – Мать перешла к другой могиле. – А вот мой кузен Тейг. С ним, видимо, его жена Эйлин. Знавала я одну Эйлин Ни Бритнах. На ней, что ли, он женился? – Затем она шагнула к камню в затейливой резьбе и схватилась за щеку: – О господи! Отец Монро! И он здесь!
Я подошел и глянул на эпитафию, высеченную в мраморе. Отец Монро. 1890–1973. Возлюбленный пастырь. Добрый святой человек.
– О детях его, конечно, молчок, – сказала мать. – На похоронах прихожане, поди, костерили бедолаг, родивших от него. Женщины всегда шлюхи, а попы – агнцы, которых сбили с пути истинного. – Она вдруг присела на корточки и тихо проговорила: – Помнишь меня, отец Монро? Я Кэтрин Гоггин. В сорок пятом ты меня изгнал из поселка, потому что я ждала ребенка. Хотел меня уничтожить, да не вышло. Ты просто чудовище, пусть ты сгоришь со стыда за свою жизнь, где бы сейчас ни был.
Казалось, она готова голыми руками вывернуть камень из земли и разбить вдребезги. Тяжело дыша, мать встала и пошла дальше. А я невольно задумался: что было бы, если б священник проявил не жестокосердие, но сострадание? Если б растолковал моему деду, что оступиться может каждый? Если б сельчане не ополчились на мать, а встали на ее защиту?
Я побрел следом за матерью, но остановился, заметив надгробие Кеннета О'Риафы. Я бы прошел мимо, если б не строчка «И его жена Джин». Я посмотрел на даты. Этот Кеннет родился в 1919-м. Совпадало. А умер в 1994-м – в год, когда я сидел у смертного одра Чарльза. Интересно, кто сидел рядом с Кеннетом? Не Джин, она умерла в 1989-м.
Подошла мать, посмотрела на надпись.
– Ну вот он, – сказала она. – Нет, ты глянь, что они сделали.
– Что?
– Тетя Джин умерла первой. У нее было свое надгробие: Джин О'Риафа. 1921–1989. Но потом этот камень убрали, главным покойником стал ее муж. Кеннет О'Риафа. И его жена Джин. Удумали. Вечно мужчины все себе захапают. Ладно, спите спокойно.
– О детях ничего не сказано.
– Вижу.
– Могила моего отца, – тихо сказал я, больше самому себе. Никаких особых чувств не было. А что я должен почувствовать? Я его не знал. В описании матери он не выглядел злодеем. Может, в этой истории вообще не было злодеев? А только обычные люди, хотевшие как лучше.
– Жили, наворотили бед, а конец один, – печально проговорила мать. – Стоило оно того?
191 
