26 
– А он меня не бросал! – сказала, как выплюнула, Маша. – Это я его бросила. Наговорила ему всего. И про разницу в возрасте, и про поспешность, и про то, что не верю ему. И никто не поверит. И про эти ваши… социальные круги.
– Ты его бросила? – поразилась мама.
– Я не хотела. Я не знаю, что на меня нашло, мама. Я испугалась. Ты сказала, что я о нем ничего не знаю, и я испугалась. Ведь это правда. Он пригласил меня к себе домой, а там дом из мрамора. И подземная парковка. И Бульварное кольцо рядом. Я – его невеста, а ничего не знаю ни о нем, ни о его жизни. Только вот… разве ж это означает, что он – плохой человек? Или что он не любит меня? Нет!
– Маша, Маша, Маша, успокойся и не кричи на меня.
– А на кого мне кричать? – спросила Маша, глядя на маму глазами, полными чего-то такого, чего никогда раньше мама в ней не замечала. Маша встала и отошла к окну, где бессмысленно провожала взглядом текущие по утренней улице машины. Тугая, переливающаяся огнями ближнего света река, в глубине которой Маша непроизвольно выискивала знакомые контуры темного внедорожника, который за ней не пришел. Маша разбила телефон под утро после того, как от ожидания звонка или сообщения от Гончарова буквально чуть на стенку не полезла. Она пыталась отключать аппарат, в надежде после этого уснуть хоть ненадолго, но тут же думала о том, что ОН, может быть, именно сейчас звонит и слушает, как механическая женщина сообщает ему, что «абонент недоступен», и Маше становилось физически страшно.
Она включала аппарат и исступленно ждала, испепеляя взглядом экран, – чего угодно. Сообщения, что ей кто-то звонил, но не дозвонился. Сообщения от него. Но ничего не приходило, и Маша снова оказывалась в самом начале своего круга, своего ада, с которым она никогда не сталкивалась до этой ночи. Ждать звонка. Не дожидаться, оставаясь один на один с самой собой в тишине комнаты. Да, она разбила телефон. Сначала она хотела просто вынуть батарейку, но в ее аппарате это было технически невозможно. К тому же что за польза была бы от того, что она вытащила бы батарейку. Ведь ее с таким же успехом можно было бы вставить назад.
Нет, Маша швырнула телефон на стол, одновременно желая ему провалиться в ад. Но от этого он не разлетелся. Крепкая – зараза басурманская. Тогда Маша стукнула по телефону книжкой – с тем же нулевым эффектом. Тогда она нашла у себя в столе тяжелый металлический дырокол и принялась колотить по аппарату со всей отчаянной яростью, которая скопилась у нее внутри за эту долгую мучительную ночь. Она била по своим глупым мечтам, по трусости своей, по наивности и по тому, какое отчаяние охватывает ее при мысли, что Николай Гончаров исчез из ее жизни навсегда.
– Значит, ты на работу не пойдешь? – спросила мама и заметила, как вздрогнула Маша, как согнулись ее плечики. Медленно Маша повернулась к маме и замотала головой:
– Не сегодня.
– Ничего страшного. Хочешь, я выпишу тебе больничный? Посидишь дома недельку, придешь в себя?
– Да, да. Это было бы просто отлично! – как же она обрадовалась тому, что нашелся способ не идти на работу, где пришлось бы ждать и надеяться. Да, Маша ничего не могла с собой поделать, она продолжала ждать и никак не могла перестать надеяться. Пока что не могла. Слишком быстро все закончилось, слишком глупо.
Воспоминания терзали ее. В ту злосчастную ночь она и опомниться не успела, как они с Гончаровым уже стояли друг напротив друга в его огромной, с выходом на патио, кухне.
Они вели себя, как два незнакомца, случайно вынужденные вместе коротать время в ожидании вызова на отложенный рейс. Гончаров был невозмутимо спокоен и холоден, вежлив и беспощаден. Он казался Маше пришельцем из другой галактики – в длинных домашних брюках и мягкой фланелевой водолазке с длинным рукавом – он двигался по кухне грациозно, и даже легкая его хромота этого не портила.
– Воды? – спросил он, наливая себе полный стакан. Маша помотала головой, все еще не веря в то, что произошло. В то, что она сама только что сделала. В то, против чего он не возразил. Только теперь, стоя в этой ледяной кухне, Маша начала догадываться, что все, чего хотела она – это чтобы Гончаров успокоил ее и разубедил. Но все стало только хуже, и она чувствовала себя такой лишней и нелепой в роскошной обстановке его квартиры. И джинсовая юбка, и ветровка в горошек, купленная на распродаже и которую она любила и даже считала себе к лицу, – все казалось таким дешевым и неуместным. В какой-то момент единственное, чего захотелось Маше, – это поскорее уйти.
26 
