27 
– Ты не мог бы вызвать мне такси? – попросила она глухим голосом, направляя абсолютно все свои силы на то, чтобы не расплакаться. Насколько же это трудно – просто уйти от мужчины, которого ты любишь. Уйти в ночь.
– Такси? – Маша помнила, как он вздрогнул, словно она залепила ему пощечину. Затем он помедлил, словно изучая ее как неведомое существо. А потом кивнул. Он достал планшет, нашел какой-то телефон и принялся звонить в службу такси. Все спали, дело шло к рассвету, и увозить белую, как снег, девушку из квартиры с Афанасьевского переулка никто не хотел. Впрочем, машина нашлась. Маша хотела оплатить ее сама, но Гончаров ей не дал. Он оплатил все авансом, по карте. Маше оставалось только уехать.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил он на прощание, и это был мостик, маленькая возможность остановить это безумие, вернуть все вспять. Маша подняла голову и с отчаянием посмотрела на Николая, запутавшись в себе и в том, как ей следует поступить. Умолять его не отпускать ее? Она так молода и напугана, она никогда не любила, ей так больно. Она никогда не расставалась ни с кем.
– А ты? – переспросила она без звука, одними губами.
– Да ведь я уже все тебе сказал. Что изменится, если я начну повторять то, что тебя уже однажды не убедило? – в его голосе была горечь. В домофон позвонили, и Маша увидела, как в видеоэкране появилось изображение. Таксист стоял напротив решетки забора и звонил в переговорное устройство. Дом охранялся, как крепость, и даже к подъезду нельзя было подойти просто так, без приглашения. В Машином доме, в подъезде, собирались подростки со всех окрестных дворов. Чтобы проникнуть к ним в дом, было достаточно набрать комбинацию, выцарапанную на стене заботливыми тусовщиками. Весь дом знал о том, что подъезд открыт и что это небезопасно, но весь дом плевать хотел. Когда-нибудь кто-нибудь дозвонится до компании, обслуживающей домофон, найдет время, силы и деньги, чтобы заменить комбинацию, да еще потом довести до сведения жильцов содержимое новой. Когда-нибудь.
– Мне пора, – пробормотала Маша, смутно чувствуя, что поступает правильно. Это ощущение пропало, уже когда она села в машину. Оно испарилось окончательно, когда машина тронулась с места. Она даже не могла вспомнить, из-за чего она так испугалась. Теперь, стоя у своего окна, глядя на мокрые деревья парка, Маша поверить не могла, что своими руками разбила свое счастье, свою первую любовь. Из-за чего? Из-за того, что они плохо знали друг друга? Разве нужно ей было знать что-то еще, кроме того, как сильны руки Николая, как страстны его объятия, как восхитительны его поцелуи, как волнительны его смутные обещания и томительно-прекрасны его прикосновения.
Разве нужно знать что-то еще?
Выходит, что нужно. Мама нарисовала больничный и позвонила Степочке, не зная, да и не желая знать никого больше с Машиной работы. Маша села в электричку и уехала «болеть» к их общим знакомым на дачу, под Истрой. Переболеть было необходимо, а где это может получиться лучше всего, как не на свежем воздухе, не в тишине лесов и полей. Вдалеке от цивилизации с ее цифровыми капканами, мобильными ловушками и электронными уловками. Сколько нужно, чтобы юная особа пришла в себя после разлетевшихся в пыль мечтаний? Столько, сколько нужно.
Через две недели бледная, пропитанная свежим воздухом и тонной книжек, найденных на чердаке дома, Маша вернулась домой. В книжках писали о такой любви, в сравнении с которой Машина была еле заметной тенью. К ногам возлюбленных там бросали города, на возлюбленных женились против их воли, ради них шли на убийства и на край света. Маша читала их как противоядие, но становилось только хуже. От классики тянуло в сон. Единственный толк от этого добровольного двухнедельного заточения – теперь Маше удавалось держать себя в руках значительно лучше. И она снова стала спать по ночам, хотя аппетит так пока и не вернулся.
В понедельник Маша приехала в поселок, взяв такси от крайней станции метро. Она не была уверена, работает она еще в компании Гончарова или уже выброшена на улицу. И, по большому счету, это не так уж сильно ее интересовало. Куда больше ее пугала встреча с самим Николаем. Она боялась его прямого обвиняющего взгляда, того, каким он смотрел на нее, когда она уезжала из его роскошной квартиры.
Еще больше Маша боялась, что Гончаров посмотрит на нее равнодушно, как на незнакомку. В конце концов, кто сказал, что их разрыв причинил ему больше страданий, чем порез на пальце.
27 
