200 
– Хорошо бы его действительно нашли, – бормочу, и в этом высказанном вслух пожелании надежды меньше, чем предвкушения злого удовлетворения. Не мести – до этого мне далеко – но хоть какой-то справедливости.
Арис подходит, берет меня за руку, и я сжимаю его ладонь, пытаясь унять тревогу. Прислониться бы, положить ему голову на плечо… Рассеянный взгляд цепляется за паутинку у подоконника и в то же время слуха касается далекий рокот, чужой в этой мирной тишине, но очень знакомый.
Гул становился все громче и постепенно приближался. Арис, хмурясь, смотрел в окно, пытаясь понять, что происходит, оглянулся на «сторожа» и, наконец, спросил меня:
– Что это?
– Вертолет.
Арис хмыкнул удивленно и заинтересованно. Рокочущий гул прокатился над крышей, но в это окно не видно было, как вертолет приземляется где-то за зданием. Шум стих, Горыныч разочарованно вздохнул. В те годы, когда он был еще школьником, вертолеты у нас оставались редкостью, и мало кто мог похвастать, что видел их вблизи.
Из-за двери вновь донеслись голоса, шаги. Мы с Арисом обернулись, и я поспешно отпустила его руку.
Казалось, по коридору шла толпа, но на пороге кабинета появился один единственный человек: лет сорока пяти, в тонкой шведке цвета топленого молока и строгих темных брюках.
– Добрый день, – он притворил за собой дверь, оставив «сторожа» снаружи. В тишине слишком громко щелкнула «собачка». – Прошу прощения, что заставил вас ждать, мне пришлось добираться издалека.
Мужчина обошел стол, положил на него коричневую кожаную папку и еще раз представился:
– Андрей Петрович Кожухов, – и в глазах, и в голосе читалась усталость. – Так… Евгения, вас я знаю. А вы, – он глянул на Ариса, – Ясенев Валентин Дмитриевич, верно?
– Возможно, – согласился тот, и Андрей Петрович недовольно поморщился – он ведь не мог предположить, что Горыныч на самом деле не узнал своего имени.
– Возможно-невозможно… Вы пришли сюда не в игрушки играть!.. Впрочем, ладно, – Андрей Петрович уселся в кресло, махнул рукой нам. – Пожалуйста, подсаживайтесь ближе. Так вот… Ваши родители, Евгения, сообщили, что вы, вместе с вашей подругой Алиной Кушнир, занимаетесь поисками этих так называемых шаров желаний.
– Да, – подтвердила я. Мельком глянула на дверь – когда же приведут стеклодува? И добавила: – Пока неудачно.
Про стеклянный шар в сумке Горыныча решила не упоминать.
– Жаль, – Кожухов побарабанил пальцами по папке, сверкнув крупным серебряным перстнем. – А другие соображения по поводу разрешения сложившейся ситуации у вас имеются? Валентин Дмитриевич, вы пробыли в другом мире дольше всех, с кем удалось наладить связь. Может, у вас есть какие-нибудь идеи?
– Есть, – нехотя признался Арис. – Но я почти уверен, что это не сработает.
Андрей Петрович заинтересованно подался вперед:
– Поделитесь?
– Нет. Пробовать надо не здесь, а, – он неопределенно качнул головой, – там.
– Ясно.
Кожухов разочарованно откинулся на спинку кресла. Некоторое время молча смотрел на нас, потом открыл папку и задумчиво принялся перебирать какие-то бумаги. Неужели нас обманули? Заманили неизвестно зачем…
– Где человек, которого вы нашли? – напомнил Арис.
– Вы ведь не думали, что я привезу его с собой? – Андрей Петрович усмехнулся в ответ на недоверие, отразившееся на наших лицах. – Слишком хлопотно… Я покажу вам несколько фотографий, а вы скажете мне, есть ли среди них снимок этого человека.
– Но мы надеялись с ним поговорить! – возмутилась я, чувствуя, как растаявшая надежда уступает место злости. – Он единственный может подсказать, что делать! И если вы не хотите, чтобы мы с ним встретились, значит, мы только зря потеряли время!
Взгляд Ариса и легкое прикосновение к плечу заставили меня замолчать. Андрей Петрович вынул из папки и положил на стол несколько черно-белых фотографий, отпечатанных на обычных альбомных листах. Лица – бледные, худые, бородатые – все показались мне неприятными. Какими-то жуткими, словно гипсовые маски. Или это фотографии были неудачными? Смотреть на них не хотелось, что-то было не так, что-то неправильно, и лучше б уж стеклодува действительно привезли сюда – нетрудно ведь было на вертолете…
Раньше, чем я успела просмотреть все фотографии, Горыныч поднял один из портретов, нахмурился, приглядываясь:
200 
