Поблизости бегает малыш с желтым воздушным шариком, весело смеется, но падает неудачно, и шарик лопается с громким хлопком. Я сочувственно смотрю на желтую тряпочку, оставшуюся от нарядного шара, и праздничное настроение тает… Уже нет желания весело улыбаться солнцу, наслаждаться ароматом свежей зелени, болтать с подругой. Хочется приотстать и позволить Алине идти дальше одной. Что толку быть при ней пустым местом? Некрасивой подругой, серой мышкой… Особенно в собственный день рождения.
Останавливаюсь. Черные червячки ползают под ногами, вьются, им очень хочется вперед, догнать…
– Нет, – тихо говорю я. – Алинка тут не при чем.
Не верят. Шипят, словно настоящие змеи.
– Нет, – качаю головой и отступаю назад: – Уходите.
Мне слышится хохот. Подруга оборачивается. У нее золотистые глаза дочери леса.
– Хочешь, чтобы меня не было?
Еще шаг назад.
– Нет.
Рядом с Алиной – мужской силуэт, солнечные лучи слепят глаза, и не рассмотреть – кто же это. Но я и так знаю – Леон. Сердце замирает на минутку, поддавшись воспоминаниям о глупых мечтах, надеждах, о пережитом разочаровании… Я медленно перевожу дыхание, улыбаюсь, и черные червячки, обиженно шипя, прячутся в асфальт. Алина обнимает мужчину за шею, притягивает к себе, чтобы поцеловать, и в этот миг я вижу, что у него – темные коротко стриженые волосы, и ростом он ниже Леона, и…
– Нет!
Тени выныривают из-под моих ног, устремляются вперед – туда, к ним. А я все вглядываюсь, стараясь убедить себя, что обозналась, что это не Арис, не может быть он, но… Чернота поднимается волной над асфальтом, бежит по радостно-зеленой траве…
И кто-то хватает меня за плечо.
Вскрикнув, оборачиваюсь.
Никого. И ничего – ни города, ни набережной. Тьма. Только ощущение, что кто-то рядом, совсем близко… Протягиваю руку, и едва не кричу снова, когда чужие пальцы уверенно хватают мою ладонь.
Тьма клубится вокруг, угрожающе шипит, шепчет. Тот, кто идет впереди, крепко держит меня за руку, увлекая все дальше и дальше. Хочется оглянуться, посмотреть, что же там, позади, но я точно знаю, что лучше этого не делать, и иду – все быстрее, быстрее. Неожиданно что-то мелькает под ногами. Трава! Обыкновенная трава – зеленая латка посреди этой сплошной темноты. Ставлю ногу на нее, словно на ступеньку – и тут же появляется следующая, а за нею еще и еще. Чернота злится, пытается схватить за лодыжки, и моя зеленая лесенка раскачивается, словно веревочный мостик над пропастью, и все сложнее удержать равновесие, не упасть, не провалиться в жадные объятия мглы. «Еще чуть-чуть, еще немного», – шепчу сама себе, словно эхо чужих, кем-то произнесенных слов.
Наша, наша…
В голосах нарастает угроза.
Наша!
Зеленый мостик вертится, крутится. Я не вижу пропасти, но ощущаю ее, и оттого ноги становятся ватными, коленки подгибаются, а пальцы отчаянней пытаются ухватиться за чужую руку, как за последнюю спасительную соломинку.
Наша!
Тьма кружится вихрями, зеленые ступеньки убегают из-под ног. Прыгаю вперед, и в этот миг моя ладонь выскальзывает из чужих пальцев.
– Нет! – крик застревает в горле. Взмахнув руками, я проваливаюсь в черную, бездонную пропасть и… падаю на влажную от вечерней росы траву.
* * *
Травинка щекотала нос. На запястье висели обрывки веревок, тело ныло и совершенно не хотело двигаться. Я лежала, пытаясь собраться с мыслями и понять – это снова мираж, сон, или я, наконец, проснулась? А над головой звучали голоса: один чуть осипший и очень-очень знакомый, второй напоминал шелест ветра в листве, и, казалось, я его тоже слышала раньше. На плече моем – чья-то рука, изредка она двигалась, поглаживая, касаясь волос. Повернув голову, я нашла наконец в себе силы открыть глаза и увидела Ариса.
И, вздрогнув, отшатнулась, отползла в сторону. Вскинула руки к вискам, опасаясь найти пальцами металл Всемилова обруча.
Его не было. Но, может, он у Ариса?
Синие сумерки опускались на землю, размывая очертания деревьев. Где-то за спиной сидящего неподалеку Горыныча мне померещилась Осинка. А может, это была другая мавка, и не одна. Белесыми пятнами в отдалении – два смутно знакомых силуэта, но разглядеть, вспомнить – кто, откуда…
Горыныч смотрел на меня с невеселой улыбкой.
– Обруча больше нет, – сказал.
– Правда?
В горле першило, язык заплетался, но меня поняли.