130 
— Ты сказал ей, что я вернусь сегодня? — спросился Алдо.
— Да, я ей говорил. Может, если бы ты сам позвонил… ей не очень-то понравился твой… отъезд…
— Плевать мне, что там ей понравилось, а что — нет. Она моя жена, и должна быть здесь, черт бы ее побрал.
Алдо водил носком ботинка по полу. Видимо, все-таки стоило предупредить Джино о том, что происходит.
— Послушай, — начал он.
— Пойду-ка я лучше прилягу, — не дал ему закончить Джино. — Цифры у тебя с собой?
Алдо кивнул, сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил пачку бумаг.
— О Парнишке что-нибудь новое слышно?
— Ничего. Он лег на дно. Но когда-то ему все же придется подняться к поверхности. Не беспокойся, мы разыщем его.
— Это кто же беспокоится?
Обед был изысканным. В номер принесли холодного омара, шампанское, клубнику со сливками.
Генри Маффлин-младший снял в гостинице номер-люкс, приказал украсить его красными розами, принести проигрыватель и набор пластинок с соответствовавшей моменту музыкой. После того как обед был закончен, он извлек из кармана небольшую коробочку, покрытую черным бархатом, но не торопился открыть ее.
— О Генри! — вскричала Синди. — Ты столько для меня значишь'.
На лице его расплылась довольная улыбка.
— Ты т-т-так добра ко мне, дорогая.
Она торопливо запихала в себя остатки омара, залпом прикончила бокал с шампанским, одну за другой проглотила лежавшие еще на тарелке ягоды.
— Ну, милый, — в волнении шептала Синди, — ну, давай же откроем ее!
— Д-д-да, конечно.
Глаза ее жадно сверкнули, пальцами Синди мертвой хваткой вцепилась в коробочку — так, наверное, голодный щенок бросается на первую в своей жизни кость. Драгоценностей у нее хватало, но какая женщина скажет: все, достаточно?
Раскрыв коробочку, она обмерла, забыв закрыть рот. На строгом черном бархате гордо лежало удивительной работы кольцо. Огромный рубин в старинной оправе, украшенной бриллиантами и изумрудами. Своим великолепием кольцо затмевало все побрякушки, что были на сегодняшний день у Синди.
— О Боже, Генри, — выдохнула она. — О Боже мой'.
— Т-т-тебе нравится? — он с тревогой смотрел на нее.
— Нравится? Нравится это? Да я сейчас сойду с ума'.
Подскочив от восторга, она принялась осыпать его щедрыми поцелуями.
Синди тут же сунула свой пальчик в кольцо, начала крутить рукой в воздухе, любуясь игрой граней.
Это зрелище привело Генри в такое возбуждение, что он со всей доступной ему скоростью принялся освобождать от одежды свое тщедушное безволосое тело. Не прошло и минуты, как он стоял перед Синди абсолютно голым, причем и на этот раз его мужской признак был далеко не на высоте.
Синди, увлеченная блеском камней и подсчетом их стоимости, ничего не замечала.
— Синди, — жалобно позвал он.
Она совсем забыла о его присутствии.
— О-о! Детка Генри уже готов немножко позабавиться и поиграть?
— да! — в голосе его слышалась неподдельная страсть.
— Ну, в таком случае, моему мальчику нужно будет сесть на свое место и посмотреть представление. — Она толкнула его назад, в кресло, и поставила на проигрыватель пластинку.
Под звуки «Я хочу, чтобы твоя любовь согрела меня» Синди начала медленно раздеваться.
Грудь Генри высоко поднималась.
Сидя в своих роскошных апартаментах, Джино в полном одиночестве вновь прочел письма сенатора Дьюка. Может, этот человек и вправду финансовый гений, но и идиот он тоже первостатейный.
Двенадцать писем, написанных на протяжении двенадцати недель.
Двенадцать полных угроз и проклятий компрометирующих писем к Зефре Кинкайду, посланных из Южной Франции, где сенатор в длительном отпуске после перелома ноги восстанавливал силы на яхте.
Эти письма позволили Джино по кусочкам сложить всю картину целиком. Зефра Кинкайд оказался молодым человеком, с которым сенатор познакомился во время своих ночных прогулок по довольно-таки темному миру гомосексуального сообщества. Итак, Зефра — очень молод. Сенатор — очень богат.
Между ними установились стабильные отношения: раз в неделю они встречались в маленьком отельчике на Вест-Сайде, где посетителям не задают лишних вопросов. Знакомство их длилось три года, а на момент их первой встречи Зефре едва исполнилось пятнадцать.
Абсолютно ясно, что сенатор привык к мальчику. Но когда этот мальчик начал расти и превращаться в мужчину, Освальд почувствовал, что уже устал от него.
130 
