50 
— Но вы пришли, — полувопросительно отозвался Ричард.
— Я… мне хотелось увидеть вас!
— И эта причина — единственная?
Он увидел, как в очередной раз покрылись краской ее нежные щеки, как опустились ресницы… Неведомая прежде Ричарду жестокость проснулась в нем и заставила продолжить этот мучительный для Ванды разговор. Он наклонился и взял ее за руку.
— Могу ли я верить, — вкрадчиво проговорил он тоном, каким, вероятно, Змей соблазнял Еву отведать плод с древа познания, — что я вам понравился просто как мужчина, как самый обычный мужчина? О, если бы я мог убедиться в этом!
Она не ответила, и, глядя на потупленные глаза Ванды Шонборн, Ричард Мелтон добавил:
— Вы дадите мне надежду на то, что это так?
— Это так.
Она неожиданно вскинула на него свои голубые глаза.
— Как мужчина, не как император? — настойчиво продолжал Ричард. — Это делает меня счастливым. — Здесь он не лгал. — А теперь расскажите мне, где вы были сегодня, с кем встречались?
— Слишком много рассказывать, боюсь утомить вас.
— Меня интересует все. Кроме лжи.
От него не укрылось, что Ванда сделала судорожное глотательное движение.
— Утром мы с баронессой поехали кататься по Пратеру, — поспешно начала она свой рассказ. — Там было так много народу, и я подумала… что смогу увидеть вас… хотя бы издалека.
— Мне тоже хотелось увидеть вас, — отвечал Ричард. — Да, я проезжал по Пратеру с княгиней Екатериной Багратион.
— И я ее видела. Она красива, намного красивее всех, кого я когда-либо встречала из женщин, — простодушно добавила Ванда.
— Очень многие считают ее красивой, — согласился с ней Ричард. — Как вам известно, я полагаю, у нее много лет был роман с князем Меттернихом.
— С князем Меттернихом! — дрогнувшим голосом повторила Ванда.
— Да, он пользуется у дам огромным успехом. Впрочем, вы об этом уже наверняка слышали.
— Я… этого не слышала.
— В самом деле? Впрочем, откуда вы могли это слышать? Вы только вчера приехали в Вену — или я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаетесь, я действительно только вчера приехала в Вену.
— Значит, судьбой было предначертано, чтобы вашим первым поклонником стал император…
— Не говорите так! — с горячностью воскликнула Ванда, но остановила себя. — Простите, сир, — ведь так я должна к вам обращаться? Я забылась.
— Нам нет нужды соблюдать формальности, — искренне отвечал Ричард. — Когда мы познакомились, я был инкогнито. И разве не вы сказали, что я нравлюсь вам просто как обычный мужчина?
Он вновь потянулся, чтобы взять Ванду за руку, но она вскочила с кушетки.
— Мне… я должна идти, — пролепетала она.
— Почему же? — остановил ее Ричард. — Вы только что пришли, и нам о многом нужно поговорить. Мы должны обсудить вещи, которые вас действительно интересуют, например, дела относительно Польши. Я уверен, вам хочется услышать мое мнение по всей этой сложной проблеме…
— Разумеется, если вы захотите рассказать мне об этом, — храбро ответила Ванда.
— И что же хотелось бы вам узнать? — Ричард замер, ожидая ответа.
— Я… я даже не знаю, — снова пролепетала Ванда. — Простите, я выгляжу такой глупой… Но когда я слышу, как все говорят о Польше, я толком не понимаю, что это все значит.
Ричард почесал переносицу. А она умнее, чем можно было предполагать! Определенно умнее! Прикинуться непонимающей — прекрасная уловка, чтобы разговорить собеседника. Втянуть его в объяснения, из которых можно выудить все — все!..
— Это самый важный вопрос, можно сказать, камень преткновения для конгресса и является слишком сложным для всех, кто менее искушен в политике, чем князь Меттерних.
— Князь должен рассматривать все с точки зрения Австрии, — тихо заметила Ванда.
— А я с точки зрения Польши, — так же тихо ответил ей Ричард. — В том и различие между мною и князем. Он думает только о своей стране, ее нуждах, амбициях, выгодах. Я же бескорыстен, поскольку думаю не о России, но о Польше.
Он улыбнулся. Именно так мог бы сказать Александр. Когда эти слова передадут Меттерниху, он сразу узнает стиль своего соперника.
— Хотелось бы мне быть достаточно умной, чтобы разбираться в таких тонкостях, — вздохнула Ванда. — Мой отец ненавидел политику и никогда не говорил о ней дома. Но моя мать всегда говорила, что Меттерних — самый блестящий дипломат во всей Европе, кого она когда-либо знала. Хочу, ради блага моей страны, думать, что она была права.
50 
