54 
— Один? Выйдя через боковую дверь? — с насмешкой спросил Меттерних.
— Я наведу справки, — невозмутимо кивнул барон.
Он все еще продолжал дуться, ему не нравилось, с каким издевательским пренебрежением отнесся князь Меттерних к свидетельствам его неустанной работы. Но вдруг глаза барона блеснули.
— Прошлой ночью дворец Разумовского посетил еще кое-кто… дайте вспомнить… да, графиня Ванда Шонборн! В Вене она недавно. Не думаю, что упоминал вам прежде о ней. Она танцевала с русским царем на давешнем маскараде. Говорят, царь одарил ее своим вниманием…
— Вот как!
На губах Меттерниха появилась улыбка.
— Где-то у меня есть донесение на этот счет, — пробормотал барон, роясь в бумагах. — Она остановилась у баронессы Валузен. Никто заранее не говорил о ее приезде, но баронесса возит ее повсюду с собой и представляет как дочь одной из своих старинных подруг…
Барон вытащил из папки исписанный лист и положил его князю на стол.
— Вот! — удовлетворенно воскликнул он. — Графиня Ванда Шонборн прибыла во дворец Разумовского вчера вечером около десяти часов… Вышла спустя приблизительно три четверти часа и была отвезена назад, в дом баронессы Валузен.
Хагер вскинул глаза и добавил:
— Время совпадает!
— Действительно, мой дорогой барон, — кивнул князь, делая вид, что и он удивлен.
— Это вам интересно?
— Не слишком…
Барон тяжко вздохнул.
— Новые донесения я принесу завтра.
— Да, если в них будет что-нибудь стоящее. Не отнимайте у меня попусту время, я, позвольте напомнить, человек весьма занятой.
Барон поклонился, с шуршанием сгреб плоды своего неблагодарного ремесла, еще раз поклонился и вышел из кабинета. Князь подошел к окну и распахнул его, словно хотел проветрить помещение после пребывания в нем доносчика. В кабинет хлынула волна холодного воздуха.
Меттерних не делал секрета из того, что он не любит барона Хагера. Да, этот человек был полезен, и князь последним стал бы отрицать это, но привычка совать нос в чужие дела столь пагубно воздействовала на барона, что даже внешне он стал неприятен.
Князь еще немного постоял у окна, вдыхая студеную свежесть, но услышал движение за спиной. Обернувшись на шорох, он увидел слугу — в руках тот держал серебряный поднос, на котором белела записка. Меттерних прикрыл створки окна и сделал слуге знак приблизиться.
В записке, когда он открыл ее, было всего несколько слов:
«Умоляю, я должна вас увидеть!»
Князь, не теряя времени, послал за одним из своих надежных помощников. Дав ему четкие распоряжения, он подошел к камину и бросил записку в огонь. Однако не отошел от камина, а стал наблюдать за тем, как клочок бумаги превращается в пепел. Он должен был убедиться, что бумага сгорела вся и не осталось ни малейшего следа от нее — даже ничтожного краешка.
Приходилось соблюдать максимальную осторожность. Предполагалось, конечно, что в своем доме Меттерних недосягаем для Хагера, однако стопроцентной уверенности в этом не было. Император вполне мог поручить барону наблюдать за ним и обо всем доносить. Да и без всякого приказа Хагер мог собирать без разбора любую информацию обо всех — машинально, просто вследствие укоренившейся привычки.
Князю доподлинно было известно: более всего барона уязвляет то обстоятельство, что с ним не обсуждают событий, происходящих на самых секретных совещаниях конгресса, так что он мог быть преисполнен своего рода жаждой мести кому угодно, и кто знает, на кого он может неожиданно донести.
Убедившись, что от записки не осталось ничего, кроме нескольких хрупких лепестков серовато-черного пепла, князь позвонил в колокольчик. Явился посыльный, и Меттерних отдал ему распоряжение привести к крыльцу свою лошадь — оседланную.
Вечер еще не вступил в свои права окончательно: солнце не клонилось за горизонт, а висело довольно высоко, однако ветер нес издали сизоватые тучи, которые грозили, возможно, дождем, возможно, снегом. Щеки женщин, спешащих по главным улицам города, были румяными, на всех лицах проглядывала оживленность и любопытство к происходящему.
Взяв с собой только грума — человека, который служил ему всю жизнь и которому можно было, как верилось Меттерниху, доверять как самому себе, — он отъехал от дома. Лошади шли крупной рысью и вскоре вынесли всадников далеко от карет и зевак, на тихие тропы, петляющие по окрестному лесу.
54 
