Постепенно, пока шли тренировки, призванные подготовить их к миссии прикрытия (сперва они предполагали ограничиться штудированием секретных источников о предмете исследований, но соратники по их маленькой подрывной ячейке настояли, чтобы в курс подготовки была включена серия упражнений по психологической «закалке», немногим — прежде всего по интенсивности переживаний — отличавшихся от того, что им предстояло пережить в случае провала), они стали любовниками. Это несколько осложняло всю затею, но они вынесли свои чувства на суд товарищей и внимательно обсудили их между собой. Решили, что в каком-то смысле любовь даже пойдет миссии на пользу: она поможет им работать в связке, когда они попадут в Преисподнюю, и сотрудничество их окажется более продуктивным и слаженным, чем если бы они были просто коллегами и друзьями.
Оглядываясь вспять на их патетические и пылкие речи, на искренние, жутко серьезные дискуссии и добросовестные приготовления, он не ощущал ничего, кроме смущения, горечи и нежности. Как вообще могли они надеяться, что несколько дней психологической закалки подготовят их к такому ужасу? Небольшие электрошоки, показное удушение, крики и оскорбления, которыми осыпали их волонтеры из числа армейских ветеранов? Ха! Да все это не стоило и минуты тех кошмаров, что обрушились на них в Аду с первого дня, с самого начала миссии.
Да, их закружило в ужасающем водовороте жестокости, ярости и ненависти, повлекло и обезоружило сразу по прибытии, но все же они оставались вместе почти до конца и, по крайней мере отчасти, выполнили порученное им задание. Он вырвался. Он сумел вернуться, пусть даже Чей потеряла рассудок, значит, миссия увенчалась успехом. Он сумел пробраться на самый верх и дать ясные, трезвые, разумные, непререкаемо убедительные показания — лучших они бы и ожидать от себя не могли в те далекие дни, когда впервые начали обсуждать планируемую миссию с программистами, хакерами, бывшими правительственными осведомителями, вообще всеми, кто входил в первоначальное ядро маленькой подпольной организации.
Но для этого ему пришлось разлучиться с Чей, бросить ее в Аду. Он сделал все, что смог, чтобы спасти ее, вытащить за собой, но он не мог поставить ее выше интересов миссии. И в самую последнюю секунду, когда они уже пролетали в отчаянном прыжке через слабо мерцавший портал, который вел назад в Реальность, он извернулся так, чтобы пройти в портал первым, спиной вперед, прижав ее к груди. Он в буквальном смысле слова поставил себя на первое место, выше ее.
У него сохранялась слабая надежда, что портал пропустит их обоих, но он понимал, как это маловероятно. И он не мог не задаваться вопросом (и он им задавался тогда, точно так же, как сейчас): если бы Чей не утратила разум, поступил бы он с ней иначе?
Он полагал — нет, он надеялся, что поступил бы. В этом случае у него не оставалось бы сомнений, что она даст такие же информативные и убедительные показания, как и он сам недавно. После этого он, скорее всего, поступил бы как порядочный павулианец, как мужчина, как рыцарь, и спас бы девушку — сохранил бы ее, потому что в той ситуации это слово бы имело буквальное значение. А сам претерпел муки и пытки, какие было бы угодно для него определить бездушным чинушам из Адской бюрократии. Но он поступил бы так только в том случае, если бы у него оставалась уверенность, что в базовой Реальности она придет в себя, снова обретя здравый ум, а не останется проливать слезы до конца дней своих беспомощной жертвой душекрушения.
В Аду она отрицала само существование базовой Реальности, потому что только так могла сохранить остатки распадающейся личности. Так разве мог быть он уверен, что, вернувшись в мир живых, она не примется — по механизму вытеснения — отрицать существование Преисподней? Это при условии, что она вообще бы вышла из того жалкого состояния, в которое была ввергнута под конец операции.
Ну, под конец его личной операции, если быть честным в словах. Для нее настоящие мытарства и ужас, наверное, только начинались.
Конечно, у него тоже были кошмары, и он пытался не думать о том, что с ней там происходит. Гееннисты павулианского общества, возглавляемые Представителем Эрруном и ему подобными, задались целью разрушить его репутацию, втоптать его имя в грязь, опорочить его, свести на нет потрясающий эффект его свидетельств, объявив эти показания ложью или гротескным преувеличением. Они не гнушались ничем, прибегали к услугам всех его недоброжелателей, отыскали даже школьную подружку, которую он, по ее мнению, слишком резко и оскорбительно отчитал за то, что она надралась в компании с ним в университетском баре, когда они еще учились на первом курсе. Ну и так далее: все эти смехотворные проступки — а ничем лучшим они не могли заручиться — тем не менее накапливались, отягчая его душу, даже в свете великой и неоспоримой победы, которую, как все в один голос соглашались, одержала партия Представительницы Филхэйн, когда он согласился дать показания перед Парламентом. За месяцы, истекшие с тех пор, Филхэйн стала его близкой подругой.