27 
— Я продолжаю придерживаться мнения, инспектор, что Федоров стал жертвой вашей уличной преступности.
— На данном этапе расследования, — повторил Ребус как можно внушительнее, — было бы неразумно исключать какую-либо из версий.
— И подобный список нам бы очень пригодился, — добавила Шивон.
Стахов молча переводил взгляд с одного на другую, и Ребусу очень хотелось поторопить его с решением. Выбрав комнату номер три, они допустили только один серьезный просчет: здесь было дьявольски холодно. Русского от холода и промозглой сырости защищало толстое шерстяное пальто, но Шивон разве что зубами не стучала. Ребус только удивлялся, как это их дыхание не превращается в стылом воздухе в пар.
— Я постараюсь вам помочь, — проговорил наконец Стахов. — Но — quid pro quo [2] — за это вы должны держать меня в курсе событий. Договорились?..
— Оставьте нам ваш номер телефона, — предложила Шивон.
Русский принял ее слова за выражение готовности сотрудничать, но Ребус знал: это было все, что угодно, только не согласие.
Ребус вышел на улицу, чтобы перекурить и заодно взглянуть на шофера Стахова, а Шивон остановилась у стойки дежурного, где ее дожидалась небольшая посылка. Вскрыв конверт, она обнаружила внутри компакт-диск, на котором толстым черным фломастером было написано только одно слово: «Риордан». То, что вместо имени Федорова хозяин звукозаписывающей студии использовал свое, весьма красноречиво свидетельствовало о некоторых особенностях его характера.
Компакт-диск Шивон отнесла наверх, но там не нашлось проигрывателя, поэтому она отправилась на служебную автостоянку. В дверях участка она столкнулась с Ребусом.
— Стахова дожидался большой черный «мерседес», — сообщил он. — Парень за рулем был в темных очках и в перчатках. Ты куда?
Шивон объяснила, и Ребус сказал, что не прочь к ней присоединиться, хотя и добавил, что может «не выдержать испытания поэзией». В итоге они все же просидели в машине Шивон час с четвертью, включив двигатель (чтобы печка работала) и слушая компакт-диск. Чарльз Риордан записал все: обрывки чьих-то разговоров в публике, вступительное слово Абигайль Томас, получасовое чтение Федоровым стихов и последовавшую за ним импровизированную пресс-конференцию, в течение которой поэт отвечал на вопросы слушателей. Вопросы, впрочем, политики почти не касались. Но и когда стихли прощальные аплодисменты, микрофон Риордана остался включенным, продолжая ловить шарканье ног, скрежет сдвигаемых стульев и обрывки разговоров.
— Звуковой ландшафт Эдинбурга… У него это просто навязчивая идея, — заметила Шивон.
— Совершенно согласен, — кивнул Ребус.
Последней из услышанного была неразборчивая фраза, сказанная, по всей видимости, по-русски.
— Возможно, он говорит: «Слава Хрущеву, все закончилось», — предположил Ребус.
— Кто такой Хрущев? — спросила Шивон. — Партнер Джека Пэлэнса?
Само чтение стихов, впрочем, произвело на них сильное впечатление. Голос поэта то гремел, то понижался до интимного шепота, то плыл и баюкал, то поднимался подобно штормовому ветру. Некоторые стихи Федоров читал по-русски, некоторые по-английски, но, как правило, звучал оригинал, а потом — перевод.
— Все же по-английски он говорит скорее как шотландец, ты не находишь? — спросила Шивон, прослушав очередное стихотворение.
— Так может подумать только уроженец Англии, — парировал Ребус. Это была их старая шутка: «южный» акцент Шивон был постоянным объектом шуток Ребуса чуть не с того самого дня, когда они познакомились. На этот раз, однако, привычной пикировки не последовало.
— А это стихотворение называется «Раскольников», — сказала она в другом месте записи. — Я помню: Раскольников — герой романа «Преступление и наказание».
— Я прочел эту книгу, наверное, еще до того, как ты родилась.
— Ты читал Достоевского?!
— А зачем бы мне лгать в таких вещах?
— Тогда скажи, о чем эта книга.
— О чувстве вины. На мой взгляд, это один из величайших русских романов.
— А сколько еще русских романов ты прочел?
— Не важно.
Когда Шивон выключила сидиолу, Ребус повернулся к ней:
— Ты слышала запись, ты прочла книгу. Нашла ли ты хоть что-нибудь, что могло бы указывать на возможный мотив?
— Нет, — нехотя призналась Шивон. — Но я знаю, что ты думаешь — что Макрей будет и дальше считать убийство Федорова заурядным ограблением, которое плохо кончилось.
27 
