Особенно,... 
111 
Обо всем этом Женька говорил, как о не подлежащем сомнению. Очевидными оба варианта были и для Старого Опера.
— Складно, — согласился он. — Может, еще чего-нибудь?
— Пожалуйста! — охотно согласился Женька. — Вариант третий: ты находишь дискету, естественно, суешь ее в компьютер, там оказываются данные о криминальной агентуре в милиции, ФСБ или высших эшелонах власти. Но рассказать о них ты уже никому не сможешь.
Каменев поморщился, почесал за ухом.
— Пожалуй, это меня устроит больше всего, — сказал. И внес конкретное предложение: — Выпьем за упокой моей души?
— Не положено, — отверг предложение Женька. — Когда дискету найдешь, тогда я за это выпью.
Дверь бесшумно отворилась, в щели показалась черная морда Шерифа.
«Чего тут вкусненького дают?» — легко читался вопрос в карих глазищах.
— Слушай, может, у него глисты? — посмотрел на Каменева Женька. — Это ж невозможно столько жрать!
В глистах Каменев не разбирался.
— У тебя где-то пушка незарегистрированная была? — спросил он. — Мой именной «Макаров» увели.
— Я тебе завтра с «Кенвудом» и фотографиями передам, — пообещал Женька. — Он у меня в машине под сиденьем лежит. Ты ни с кем не встречайся, никому не звони, исходи из того, что ты один. Работай на того, кто тебе платит. То есть — на бандитов.
— Учи ученого! — обиделся Каменев. — Юрист заочно необразованный!
— И еще, Саня, выясни по своим каналам порт приписки черного «БМВ» номер 501-37 МО. Хотя не исключено, что он фальшивый.
В начале шестого из подъезда, где жил Каменев, вышел человек с собакой на поводке и прогулочным шагом направился в глубь двора. Обойдя соседний дом, он сел в припаркованный у магазина «Свет» автомобиль «Рено» и растворился в утреннем городе.
Дежуривший в синем «Форде» наблюдатель его появление с Каменевым никак не связывал.
Утро мудро птицам на разлет, молодцам — на расход.
Петр Андреевич Введенский любил эти часы больше всего на свете — когда между пятью и шестью раскрываются солнцу навстречу корзинки одуванчика по луговинкам и краям полей, словно солнечные брызги сияют в изумрудной зелени. В деревне говорили: «На Глеба и Бориса за хлеб не берися», но так как значения этой поговорки никто разъяснить не мог, Введенский запретом пренебрег — вкусно поел черного хлеба с молоком и выгнал из сарая велосипед.
В балках и на песках уже цвел козлобородник, на обочинах принимались соцветия ястребинки. Птичья многоголосица предвещала начало погожего дня, правда, соловьев еще слышно не было, а ведь «малая птичка соловей, а знает май», — говорят. И Борис-день издревле считается соловьиным.
Введенский вырулил на берег Оки, поехал по росистой траве, занимая мысли попытками толкования неподтверждавшихся поговорок. Дескать, про соловьев сочинили где-нибудь в Курске или Костроме, а что до хлеба… Так ведь Глеба и Бориса и двадцать четвертого июля, может, это в середине лета за хлеб браться нельзя: старого не осталось, а новый не взошел?..
Наслаждаясь утренней прохладой и пением птиц, незаметно он подкатил к дому Матвея Григорьевича, нестарого еще учителя физкультуры, ниспровергателя педагогических канонов и заядлого туриста. Физкультурник стоял босыми ногами на траве двора, повернувшись лицом на восток и прикрыв глаза. Если бы не руки, медленно описывавшие полукружья, его вполне можно было принять за гипсовое изваяние: беловолосый, в белом тренировочном костюме. О его увлечении китайской гимнастикой знали все Новоселки. Одно время он даже пытался, вопреки утвержденной министерством программе, внедрить ее в школе на своих уроках. Не прижилось.
Введенский прервать занятие не решился, подождал, пока он закончит и сам обратит на него внимание.
— Утро доброе, Петр Андреич! — весело сказал физкультурник.
— Доброе, — прислонив к забору велосипед, ответил на рукопожатие директор. — Что, приносит оно вам пользу? — поинтересовался, имея в виду гимнастику.
— А то как же! — улыбнулся Матвей Григорьевич. — Хотите, научу? Сами убедитесь. С тех пор, как я стал тайцзи практиковать, ни одна хворь ко мне не цепляется. Между прочим, сто пятьдесят миллионов китайцев этим занимаются, а они народ неглупый, культура у них древняя.
— Верю. Только боюсь, не сумею я так. Очень уж медленно.
Физкультурник рассмеялся:
— «Медленное рождает быстрое», — китайцы говорят. Эта же гимнастика имеет боевое применение и не знает себе равных по силе!
111 
