113 
Аманда вытерла слезы.
– О, Лилит, я не могу удержаться. Мне совершенно понятно, что ты имеешь в виду. Сколько ты перестрадала!
– Аманда... ты постараешься... ты для меня что-нибудь сделаешь?
– Ты понимаешь, Лилит, я здесь сама что-то вроде служанки.
– Но ты леди, и они это понимают. Ведь леди и джентльменам придается такое значение, что если ты одна из них, то останешься в их кругу, несмотря ни на что. Они тебя послушают, Аманда.
– Но у них уже есть нужная им прислуга.
– А что, еще одна очень бы им помешала?
– Может быть, придется подождать какое-то время. Есть вероятность, что одна из горничных выйдет замуж. Если выйдет, то уйдет, и...
– Вот именно. Замолви за меня словечко. Я пойду в горничные. Но ты должна им сказать, что у меня есть ребенок и что он должен будет жить со мной.
– Положение служанки здесь – это не то, что твое нынешнее положение. Ничего похожего на хозяйку «Марпита».
– Я должна думать об этом мальчике. – Она нежно его поцеловала и представила себе, как он растет в этом доме. Аманда – тогда уже миссис Стокланд – учила бы его читать и писать. Он такой красивый парнишка, что его будет не отличить от сыновей этой семьи.
Первый шаг на пути превращения сына владельца ресторана в джентльмена был сделан.
* * *
Аманда постучала в дверь приемной доктора. Она заметила, Как изменилось его лицо, когда она вошла.
– Надеюсь, я вам не помешала?
– Нет, конечно. Я очень рад вас видеть.
– Я прошу вас уделить мне несколько минут. У меня к вам просьба.
Он принял ее почти как пациентку, усадив на резной дубовый стул, на который он усаживал приходивших на консультацию посетителей. Сам сел напротив за рабочий стол.
Оказавшись вот так наедине, они держались почти чопорно; ясно отдавая себе отчет в своих чувствах, они ощущали необходимость прятать их.
Будучи с ней, он не мог не сравнивать ее со своей женой: Аманда была такой спокойной, Белла – такой истеричной; Аманда – скромна, Белла – до смешного тщеславна. С тех пор как Аманда поселилась в его доме, он понял, как глубоки его неприязнь и отвращение к женщине, на которой он женился. Ему были свойственны высокие идеалы, самоконтроль, сдержанность, он строго судил себя; с появлением Аманды он изменился, особенно изменились его устремления и самоконтроль. Хескет не мог справляться с необузданными желаниями, возникавшими в нем. До этого он был безропотным, теперь – напротив. Будучи человеком, привыкшим анализировать свои чувства, он и теперь не смог отказаться от этой привычки. По мере того как росла его ненависть к жене, росло и его расположение к Аманде, и он жил в постоянном страхе, что она заявит о своем намерении уйти. Хескет отдавал себе отчет, что если бы она это сделала, то он не сдержался бы и признался в своих чувствах к ней. Он бы высказал то, что сквозило в его взглядах, жестах, в тоне его голоса: «Подожди. Умоляю, подожди. Она не может жить вечно. Она очень больная женщина. Подожди... потому что после ее смерти мы будем вместе».
Ожидание могло бы быть долгим, он это понимал. Сколько подобных случаев было в его практике! Болезнь Беллы была не такой уж редкой. Сердце – крепкий орган. Оно справляется со многими неприятностями, его поведение непостижимо – именно это всегда приводило его в восторг. Он знал, что Белла могла бы умереть на этой неделе; но, с другой стороны, она могла бы жить еще десять или пятнадцать лет.
Десять или пятнадцать лет, в течение которых она бы все больше опускалась! С ней стало бы все труднее справляться, поскольку приступы учащаются. Но он знал, как ей помочь, какие лекарства продлили бы ей жизнь. Поэтому как он мог просить Аманду подождать, пока он сможет говорить об их будущем? Как ему, человеку строгих правил, не обесчестив себя, признаться ей, что подобные мысли приходят ему в голову?
В то же время он не мог не радоваться ее обществу. Самыми счастливыми часами в трудных днях его жизни были те часы, когда Белла не выходила к обеду, а он оказывался за столом наедине с Амандой.
Что касается Аманды, то в присутствии доктора Стокланда она немедленно чувствовала его отношение к ней. Жизнь становилась для нее трудной и опасной; но если бы она покинула этот дом, жизнь стала бы невыносимой.
Она жалела его больше кого бы то ни было – даже больше Уильяма; это потому, что она постоянно думала о нем; любая выходка его жены заставляла Аманду страдать; его тревоги становились ее тревогами. Ей очень хотелось его утешить. Вот как это началось у Аманды. Впоследствии она начала считать его выдающимся человеком, великим врачом, скромным и бескорыстным; по сути, он казался ей совершенством. Тут она поняла, что любит его, и это положение стало чревато для нее десятками опасностей.
113 
