Последние отзывы

  65  

Знал звук мимоезжих машин на пути куда-то.

Чувствовал здешнее время, час здесь длился дольше, его хватало на множество дел.

Ресторан возле универсама ИСА днем заполняли талльбаккские холостяки, которые нигде не работали и так и не научились готовить, они покупали обеденные талоны, получая десятый бесплатно, ели простую пищу, пытались общаться между собой, наблюдали, как на смену утру приходит день. На вечернее время имелся незатейливый паб — два покерных автомата в углу, еженедельное пиво и арахис за бесценок, накурено, грязно, но в Талльбакке это было единственное нейтральное место встреч для тех, кто не желал участвовать в собраниях общины Независимой церкви.

Он попросил их прийти туда, позвонил, как только пришел домой, взбудораженный, напуганный, решительный. Элисабет идти отказалась, она не одобряла их ненависть, но Ула Гуннарссон пришел, и Клас Рильке, и Уве Санделль со своей женой Хеленой. Он знал их всю жизнь, они вместе ходили в школу, сезон за сезоном играли в футбол в СК «Талльбакка», первый раз попробовали спиртное на местных праздниках, были детьми, оставшимися здесь, чтобы повременить с взрослением.

О нем они говорили уже не раз.

Но в любом процессе есть решающая фаза, когда все прекращается или продолжается дальше. К этому-то пределу они как раз и подошли. С перспективой на продолжение.

Бенгт Сёдерлунд заказал всем по большому крепкому и по двойной порции арахиса. Он сгорал от нетерпения, хотел выплеснуть из себя нынешний день, Голого Ёрана, скамейку у магазина и девочек, сидевших совсем рядом, он все рассказал, потом быстро глянул на остальных, поднес стакан ко рту, смочив губы белой пеной. В руках он держал бумажку. Показал ее, развернул.

— Вот он. Сегодня разыскал в суде. Всё, баста, пора кончать! Я так разозлился, когда его тряс, рванул в город и как раз успел до закрытия. Насилу нашел, дело-то давнее, архивировано от руки, компьютеров тогда не было, обычные папки в алфавитном порядке.

Все вытянули шеи, стараясь прочесть, даже вверх ногами.

— Приговор этого ублюдка. Черным по белому. Тряс членом перед детьми. Одного поля ягоды — что он, что тот, которого под Энчёпингом кокнули. — Бенгт Сёдерлунд закурил сигарету, пустил пачку по кругу. — Там ведь были твои младшие сестренки, Уве.

Он посмотрел на Уве Санделля. Знал, как его зацепить.

— Он показывал им свой член. Моим младшим сестренкам. Меня там тогда не было. Я бы этого козла урыл к чертовой матери. В два счета уделал бы.

Они чокнулись. Юнцы, те, что вихлялись у магазина, вошли в паб, прошагали к покерным автоматам, стали за спиной у играющих. Смотрели, аплодируя нечастым выигрышам. Пиво заказывать не пытались — все равно не дадут, не пытались даже разменять мелочь для автомата, наклянчились уже, до восемнадцати нельзя, возрастной ценз есть возрастной ценз, в том числе и в Талльбакке.

Хелена Санделль нетерпеливо постучала по столу, чтобы привлечь внимание. Обвела взглядом всех по очереди и остановилась на своем муже.

— У нас теперь свои дочки, Уве.

— Да.

— Когда придет их черед?

— Кастрировать его надо было. Тогда. Когда судили.

Бенгт кивнул, встал из-за стола и сделал жест в ту сторону, откуда пришел.

— Вам понятно? В этом городишке живут две с лишним тысячи человек. Какого же черта именно мне достался в соседи вонючий педофил? А? Кто-нибудь может объяснить?

Вихляющейся компании юнцов надоело смотреть поверх чужих плеч на покерные автоматы. Они взяли с барной стойки пульт, включили телевизор. Слишком громко, Бенгт раздраженно замахал на них, пока они не убавили громкость.

— Вы не ответили. Что делать? Нам ни в коем случае нельзя терпеть тут этого хмыря. Ни в коем случае.

Хелена Санделль завопила так, что голос сорвала:

— Пусть убирается! Пусть убирается! Слышишь, Уве!

Немного арахиса, Бенгт неторопливо прожевал, проглотил.

— Пусть убирается. А не уберется, мы ему поможем. Даю слово: если через две недели он не уберется, я его замочу.

Еще раз по пиву, Бенгт снова заплатил, фирма возместит расход, обычно в квитанции указывали питание.

Они налегли на холодное свежее пиво, как вдруг Уве громко свистнул, звук прямо-таки разрезал густой дым на лоскутья, в баре немедля повисла тишина. Он указал на телевизор, на юнцов с пультом.

— Эй вы, прибавьте-ка громкость.

— Вот блин, то им громко чересчур, то тихо!

  65