70 
На это он ответил, что, хоть в некоторых отношениях дело обстоит так, как я описала, нельзя, однако, забывать, что все это уравнивается, ибо бремя забот по содержанию семьи возлагается на плечи мужчины, и что если ему и больше доверено, то ведь и трудиться приходится ему; на нем вся работа и забота; женщине между тем остается лишь сладко есть да мягко спать, сидеть, сложа ручки, да поглядывать вокруг себя; принимать ухаживания и восторги; ей все подают, ее любят и лелеют — в особенности, если муж ведет себя, как подобает; ведь в том и заключается главное назначение мужчины, чтобы женщина жила в покое и холе, ни о чем не заботясь; ведь это только так говорится, что она в подчинении у мужа; если у низших слоев общества женщине и приходится заниматься хозяйством и готовить пищу, то и здесь — ей выпадает более легкая доля, чем мужчине, ибо женщине, к какому бы разряду общества она ни принадлежала, дано право распоряжаться всем, что ее муж добывает для дома, иначе говоря, — тратить то, что он зарабатывает. Говорят, что женщины в подчинении у мужчин, — но это одна видимость: на самом деле в большинстве случаев верховодят они, и притом не только своими мужьями, но и всем, что у тех имеется; всем-то они заправляют! Если только муж честно исполняет свой долг, жизнь жены течет легка и покойно, и ей не о чем заботиться, кроме как о том, чтобы всем вокруг нее было покойно и весело.
Я возразила, что женщина, покуда она незамужем, по своей самостоятельности может равняться с мужчиной; что она распоряжается своим имуществом по собственному усмотрению, руководствуется в своих поступках собственным желанием; словом, не связанная браком, она все равно, что мужчина, ни перед кем не держит ответа, никем не руководима, никому не подчинена.
Здесь я спела ему куплет сочинения мистера ***:
- Из девушек любого рода
- Милее всех мне мисс Свобода.
И еще я прибавила, что всякая женщина, обладающая состоянием, которая соглашается от него отказаться, дабы сделаться рабыней — пусть даже высокопоставленного человека — просто-напросто дурочка, и ее достойный удел — нищета. По моему мнению, продолжала я, женщина способна управлять и пользоваться своим состоянием без мужчины ничуть не хуже, чем мужчина без женщины; если же ей нужны любовные утехи, она вольна взять себе любовника, подобно тому, как мужчина берет себе любовницу. До брака она принадлежит одной себе, если же она добровольно отказывается от этой власти, она тем самым заслуживает самой горькой участи, какая выпадает кому-либо на долю.
В ответ на это, он не мог привести ни одного убедительного довода, кроме того, что обычай, против которого я восстаю, принят во всем мире, и что он не видит причин, почему бы мне не довольствоваться тем, чем довольствуется весь свет; что там, где между супругами царит истинная любовь, нет места для моих опасений, будто жена становится служанкой и невольницей, что при взаимной привязанности не может быть речи о рабстве, что у обоих одна лишь цель, одно стремление — дать друг другу наиболее полное счастье.
— Против этого-то я и восстаю, — сказала я. — Под предлогом любви женщину лишают всего, что делает ее самостоятельным человеком; у нее не может быть собственных интересов, стремлений, взглядов; ей вменяется в обязанность разделять интересы, стремления и взгляды мужа. Да, — продолжала я, — она становится тем пассивным существом, какое описываете вы; живет в полном бездействии и верует не в бога, а в мужа; благоденствует, либо гибнет в зависимости от того, умный ли человек ее муж или глупый, счастлив в своих делах или неудачлив. Сама того не зная, полагая себя счастливой и благополучной, она вдруг без всякого предупреждения, без малейшего намека, ни минуты о том не подозревая заранее, — оказывается погруженной в нужду и невзгоды. Как часто мне доводилось видеть женщину, окруженную роскошью, какую только дозволяет огромное состояние, обладающую собственной каретой и выездом, великолепной мебелью и многочисленной прислугой, наслаждающуюся семейным благополучием и дружбой, принимающую высокопоставленных друзей, выезжающую в высший свет, — сколько, раз, говорю, доводилось мне видеть, как она всего этого лишалась в один день вследствие внезапного банкротства ее мужа! Изо всех ее нарядов ей оставляют лишь одно платье — то, что на ней; ее вдовья часть, если таковая имеется, а муж ее жив, уходит целиком в карман кредиторов; сама она оказывается на улице, и ей остается — либо зависеть от милости родственников, если таковые имеются, либо следовать за своим мужем и повелителем в Монетный двор[72] и разделять с ним жалкие остатки его былого богатства, покуда он не будет вынужден бежать и оттуда, бросив жену на произвол судьбы; ее родные дети голодают, сама она несчастна, чахнет и, рыдая, сходит в могилу. Такова участь многих женщин, — заключила я, — начавших жизнь с десятью тысячами фунтов приданого.
70 
