Особенно,... 
95 
Спустя полчаса она включила радионовости. Опять Робертссон, опять его спокойный голос. О находке он говорил с явным облегчением.
Как только он закончил, градом посыпались вопросы. Однако Робертссон от комментариев отказался. Когда появится новая информация, он сообщит прессе.
Биргитта Руслин выключила радио, сняла с полки энциклопедию. Нашла изображение самурайского меча. И прочитала, что его можно наточить до остроты бритвы.
При мысли об этом ее пробрала дрожь. Значит, вот так этот злодей однажды ночью ходил в Хешёваллене от одного дома к другому и убил девятнадцать человек. Может, красная ленточка, найденная в снегу, была привязана к рукояти меча?
Эта мысль упорно не шла из головы. В сумке у нее лежала рекламная карточка китайского ресторана. Она позвонила туда, тотчас узнала голос официантки, с которой тогда разговаривала, и объяснила, кто она такая. Официантка сообразила лишь через секунду-другую.
— Вы видели газеты? Фотографию мужчины, убившего столько народу?
— Да. Ужасный человек.
— Не помните, он когда-нибудь бывал у вас?
— Нет, никогда.
— Вы уверены?
— При мне он не бывал здесь никогда. Но в другие дни подают моя сестра или кузен. Они живут в Сёдерхамне. Мы меняемся. Бизнес-то семейный.
— Окажите мне услугу, — сказала Биргитта Руслин, — попросите их взглянуть на фото в газете. Если они его узнают, перезвоните мне.
Девушка записала телефон.
— Как вас зовут? — спросила Биргитта Руслин.
— Ли.
— Мое имя — Биргитта. Спасибо за помощь.
— Вы здесь, в городе?
— Нет, я дома, в Хельсингборге.
— В Хельсингборге? У нас там есть ресторан. Тоже семейный. Называется «Шанхай». Такой же хороший.
— Непременно схожу туда. Только помогите мне.
Она сидела у телефона, ждала. Раздался звонок, но звонил сын, которому хотелось поговорить. Биргитта попросила его позвонить попозже. Ли перезвонила через полчаса.
— Возможно, — сказала она.
— Возможно?
— Кузен вроде бы однажды видел его в ресторане.
— Когда?
— В прошлом году.
— Но он не уверен?
— Нет.
— Можете назвать его имя?
Биргитта Руслин записала имя и телефон сёдерхамнского ресторана и закончила разговор. Чуть помедлив, набрала номер полицейского управления в Худиксвалле, попросила соединить ее с Виви Сундберг. Наверно, придется оставить сообщение. Но, к ее удивлению, Виви подошла к телефону.
— Дневники, — сказала она. — Они вам все еще интересны?
— Читать трудно. Но время у меня есть. Кстати, позвольте поздравить вас с успехом. Если я правильно поняла, у вас есть и признание, и вероятное орудие убийства.
— Вы ведь звоните не по этой причине?
— Конечно нет. Хочу еще раз вернуться к моему китайскому ресторану.
Она рассказала о кузене-китайце из Седерхамна и о том, что Ларс Эрик Вальфридссон, возможно, бывал в худиксвалльском ресторане.
— Это может объяснить находку красной ленточки, — закончила Биргитта. — Ниточка ложится в общую картину.
Виви Сундберг выказала весьма умеренный интерес:
— Как раз сейчас ленточка интересует нас меньше всего. Думаю, вы понимаете.
— Тем не менее. Запишите имя и телефон официанта, который, возможно, видел этого человека.
Виви Сундберг записала.
— Спасибо за звонок.
Положив трубку, Биргитта позвонила своему шефу Хансу Маттссону. Ответа пришлось подождать. Она сообщила ему, что через день-другой, после визита к врачу, рассчитывает выйти на работу.
— Мы захлебываемся, — вздохнул Маттссон. — Вернее, задыхаемся. Шведские суды душат всяческими сокращениями. Никогда не думал, что мне доведется пережить такое.
— Что именно?
— Что мы назначим цену правовому государству. Не думал я, что демократию можно оценить деньгами. Без функционирующего правового государства демократия не существует. Мы уступаем, становимся на колени. Опоры в этом обществе трещат, скручиваются, прогибаются. Я вправду встревожен.
— Едва ли я способна тут чем-то помочь. Но обещаю снова заняться своими делами.
— Жду не дождусь.
В тот вечер Биргитта поужинала одна, Стаффан между двумя сменами ночевал в Халльсберге. Она продолжила листать дневники. Единственным, что привлекло ее внимание и что она прочитала, были заметки, завершавшие последний дневник. Июнь 1892 года. Я.А. состарился. Жил он в маленьком домишке в Сан-Диего и страдал от болей в ногах и спине. После долгих пререканий о цене покупал у старого индейца мази и травы, которые, как он считал, только и помогали. Писал он об огромном одиночестве, о смерти жены и о детях, разъехавшихся в дальнюю даль, один сын забрался аж в канадскую глушь. О железной дороге ни слова. Однако, когда писал о людях, он оставался верен себе. Негров и китайцев по-прежнему терпеть не мог. Опасался, как бы в пустующий дом по соседству не въехали черные или желтые.
95 
