Особенно,... 
96 
Дневник обрывался посредине записи. 19 июня 1892 года. Он отмечает, что ночью прошел дождь. Спина болит сильнее обычного. Ночью ему привиделся сон.
И всё. Ни Биргитта Руслин, ни кто другой из потомков так и не узнали, что это был за сон.
Ей вспомнилось, что сказала накануне Карин Виман. О дороге, что вилась в ее голове туда, где однажды вдруг оборвется. Так было и в тот июньский день 1892 года, когда все презрительные комментарии Я.А. о людях с другим цветом кожи внезапно пришли к концу.
Она полистала дневник к началу. Никаких свидетельств о том, что он предугадывал свою смерть, ни слова, предвещающего то, что случится. Жизнь, подумала Биргитта. Моя смерть могла бы выглядеть так же, мой дневник, если б я его вела, тоже остался бы незавершен. Собственно, кто успевает закончить свою историю, поставить точку, прежде чем ляжет и умрет?
Сложив дневники в пластиковый пакет, Биргитта решила завтра отослать их в Худиксвалль. За происходящими там событиями она будет следить как все.
Она сняла с книжной полки именной справочник шведских председателей суда. В Худиксвалле председательствовал Таге Порс е н. Для него это будет главный процесс в жизни, подумала она. Надеюсь, он из тех судей, что уважают публичность. Биргитта знала: среди ее коллег немало таких, кто гнушается и боится встречи с журналистами и телекамерами.
По крайней мере, так обстояло с ее поколением и с теми, кто старше. Как относились к публичности судьи помоложе, она не знала.
Термометр за кухонным окном свидетельствовал о похолодании. Она села у телевизора посмотреть вечерние новости. Потом можно и на боковую. День, проведенный у Карин Виман, был насыщен содержанием, но все же утомил ее.
Новости уже начались. Биргитта сразу поняла: что-то произошло, и это что-то связано с Хешёвалленом. Репортер интервьюировал криминалиста, многословного, но очень серьезного. Она попыталась разобраться, в чем дело.
После криминалиста замелькали кадры из Ливана. Биргитта чертыхнулась, переключилась на телетекст и тотчас узнала, что случилось.
Ларс Эрик Вальфридссон покончил с собой. Хотя его контролировали каждые пятнадцать минут, он успел-таки порвать рубаху на ленточки, соорудить из них веревку и повеситься. Нашли его почти сразу же, однако все попытки реанимации оказались безрезультатны.
Биргитта Руслин выключила телевизор. Мысли обгоняли одна другую. Он не мог жить под бременем такой вины? Или страдал душевной болезнью?
Что-то здесь не так, думала она. Нет, не мог он совершить эти убийства. Зачем он кончает с собой, зачем делает признание и зачем указывает полиции, где зарыт самурайский меч? У меня нет ответов. Но в глубине души все время гнездилось подозрение, что здесь что-то не так.
Она села в кресло, не зажигая лампы. Комната тонула в полумраке. Мимо дома, смеясь, прошел кто-то. В этом кресле ей особенно хорошо думалось. Здесь она сидела, когда чувствовала, что надо хорошенько взвесить приговор, который предстоит написать, или что-нибудь другое, связанное с судебным процессом. И здесь же размышляла о своей будничной жизни и о семье.
Мысленно она вернулась к исходному пункту. К первым соображениям, возникшим, когда она обнаружила отдаленную родственную связь между собой и людьми, убитыми той январской ночью. Масштаб слишком велик, думала она. Пожалуй, одному человеку, пусть даже целеустремленному, такое не под силу. Но мужчина, живущий в Хельсингланде и имеющий лишь несколько судимостей за побои, сознается в том, чего не совершал. Затем выдает полиции самодельное оружие и вешается в камере. Конечно, есть вероятность, что я ошибаюсь. И все-таки что-то здесь не так. Слишком уж быстро его схватили. И что за месть он выдвинул в качестве мотива?
Уже за полночь она встала с кресла. Может, позвонить Стаффану? Нет, он наверняка спит. Биргитта легла, погасила свет. Мысленно она вновь бродила по деревне. И постоянно возвращалась к найденной в снегу красной ленточке, к кадрам с китайцем на пленке с самодельной камеры наблюдения в гостинице. Полиции известно кое-что, чего я не знаю, — почему Ларс Эрик Вальфридссон был схвачен и каков вероятный мотив. Но они допускают обычную ошибку. Зацикливаются на одной-единственной версии.
Заснуть не удавалось. Когда стало невмоготу ворочаться, Биргитта встала, накинула халат и опять спустилась вниз. За письменным столом записала сводку событий, какие связывала с Хешёвалленом. Почти три часа потратила, чтобы подробно перебрать все, что узнала, обнаружила и пережила сама. И все это время в ней нарастало ощущение, будто она что-то упустила, проглядела существующую здесь связь. Перо было словно корчевалка на вырубке, будь начеку — вдруг рядом затаился детеныш косули. Когда она наконец выпрямила спину и, потягиваясь, вскинула руки над головой, было уже четыре утра. Захватив записи, она снова устроилась в кресле, включила лампу и стала перечитывать написанное. Все время стараясь заглянуть между собственными словами, вернее, за них, нет ли там камней, которые она не перевернула, неувязок, которых не увидела. Но там не нашлось ничего, что бросилось бы в глаза, никаких новых, ранее не замеченных взаимосвязей. Она не полицейский, привыкший искать пробелы в свидетельских показаниях и допросах подозреваемых. Однако же она хорошо умела выявлять противоречия, ставить логические капканы и много раз в ходе слушаний вмешивалась, задавая обвиняемым вопросы, какие прокурор, по ее мнению, упустил.
96 
