102 
11 октября 1941 года, Дно
Здесь действуют оккупационные законы, поэтому мне пришлось сопровождать немецкий патруль, прочесывавший поселок в поисках Паблито. Мы его не нашли. В одном доме я с изумлением увидел Анну, его паненку, работавшую вместе с какими-то русскими женщинами. Я не понимал, как ее угораздило здесь оказаться. Я велел сержанту-немцу и двум солдатам вывести ее на улицу. Остальные женщины принялись вопить, и немцы посбивали их с ног прикладами. Они выволокли Анну, поставили ее на колени посреди дороги и начали пытать насчет Паблито. Она все отрицала, хотя и знала, почему выбрали именно ее. Сержант, огромный детина, снял перчатку и отвесил ей четыре зверских пощечины, от которых ее голова повисла, как у тряпичной куклы. Немцы оттащили Анну в сгоревший дом на противоположной стороне улицы. Шарф соскользнул с ее светлых волос, и они рассыпались по плечам. Послышался ропот. Лицо сержанта напоминало танковую броню. Пасмурный день все больше хмурился. Температура падала. На все вопросы — отрицательные ответы. Немцы раздели Анну донага. Тело у нее было иссиня-белое. Она всхлипывала от холода и страха. Ее приподняли над полом за заломленные назад руки. Она пронзительно закричала. Сержант потребовал штык и поводил его острием по ее затвердевшим соскам. Это подействовало. Ужас, пробужденный ледяной сталью. Анна рассказала, как партизаны заставили ее заманить Паблито в ловушку. Ей разрешили снова одеться. Патруль увел всех женщин. Я вернулся и сел за отчет майору Пересу Пересу.
12 октября 1941 года, Дно
Утром лейтенант Мартинес приказал мне собрать расстрельную команду из одиннадцати человек. Нам предстояло казнить двух партизан-коммунистов и паненку, вскружившую голову Паблито. Мы поставили их у стены склада. Девушка не держалась на ногах, а привязать ее было не к чему. Лейтенант Мартинес велел двум мужчинам подпирать ее с обеих сторон. Они расположились как на семейной фотографии. Лейтенант Мартинес вернулся к нашей шеренге и крикнул: «Готовьсь! Цельсь!», а на команде «Пли!» Анна подняла глаза. Я выстрелил ей в рот.
В тот же день патруль обнаружил Паблито. Он висел на дереве на проволоке, раздетый догола, с выбитыми глазами и отрезанными гениталиями. Мы отслужили панихиду по нашему первому убитому — антикоммунисту Паблито, который умер, не успев сделать ни единого выстрела.
13 октября 1941 года, Подберезье
Мы выгрузились из поезда под огнем тяжелой артиллерии и заняли позиции южнее города вдоль реки Волхов. Позади нас густой лес, кишащий партизанами. На противоположном берегу Волхова русские. Вокруг повсюду вязкая грязь, так называемая распутица. Очень трудно двигаться. Ночью ударил мороз.
30 октября 1941 года, Ситно
Нам было приказано отойти после недели тяжелых боев и ощутимых потерь. С каждым днем эта война становится все менее понятной. На днях мы атаковали Дубровку. Мы решили обогнуть оборонительную линию русских и напасть на них с тыла. Не успели мы расположиться южнее города, как попали под артиллерийский обстрел, а уходя из-под огня, очутились на минном поле. И откуда там взялось минное поле? Народу на нем полегла тьма. Гарсия, которому оторвало левую ногу, кричал, держась за промежность: «А mi la Legion!» Мы сомкнули ряды и атаковали русских. Добравшись до них, мы совсем озверели и уложили бы их всех, если бы не были так измотаны. Лейтенант Мартинес рассказывал нам, что у русских есть политруки, задача которых заключается в том, чтобы поддерживать дисциплину. Они ставят мины позади войск, находящихся на передовой, не давая им, таким образом, отступать. С кем мы здесь сражаемся? Вовсе не с местным населением. Как только мы берем пленных, они делаются такими же покладистыми, как наши собственные солдаты.
1 ноября 1941 года, Ситно
Я имею представление о жаре. Я понимаю, что такое жара. Я видел, что она делает с людьми. Я видел, как люди умирали, выпив воды. Но холод, я понятия не имел о холоде. Ландшафт вокруг нас посуровел. Деревья стали хрупкими от мороза. Земля под присыпавшим ее мелким снегом как железная. Наши сапоги звенят, ступая по ней. Вручную окопаться невозможно. Приходится использовать взрывные устройства. Моча превращается в лед, едва коснувшись земли. А наши русские пленные твердят нам, что это еще не настоящая стужа.
8 ноября 1941 года
Волхов сковало льдом. Трудно поверить, что он промерзнет на метр вглубь и полностью изменит стратегию этой малой войны. Солдаты уже могут переходить через реку по дощатому настилу. Они попробовали таким же образом переправить лошадей, но одна из них оступилась и провалилась под лед. Обезумев, она вырвала поводья у своего конюха, который наблюдал, как насмерть перепуганное животное пытается выкарабкаться. Удивительно, как мало времени потребовалось, чтобы такое крупное животное погибло от холода. Через минуту перестали действовать ее задние ноги. Через две отказали передние. К полудню лед сковал грудь лошади, и она полностью окоченела, хотя в ее глазах все еще теплился смертельный страх. Это был настоящий памятник ужасу. Если бы какой-нибудь безумный мэр заказал нечто подобное даже гениальному скульптору, тот не справился бы лучше. Еще не обстрелянные guripas не могли оторвать от нее глаз. Некоторые оглядывались на западный берег реки и ясно понимали, что цивилизация осталась позади и что за Ледяной Лошадью не будет ни ожидаемой славы, ни борьбы за правое дело, а лишь душераздирающее познание самого холодного уголка человеческого сердца.
102 
