64 
– Понятия не имею. Может, мать-настоятельница.
– На кого выписывали чеки?
– На орден.
Комиссар принял его ответ с вежливой улыбкой, но Мессини, смущенный, ровно ничего не понимал в происходящем. Зажег еще сигарету и положил вторую спичку по другую сторону от стоящего фильтра.
– Сколько членов ордена работают на вас, Dottore?
– Этот вопрос надо задать моему бухгалтеру. Я так себе представляю, что около тридцати.
– И сколько им платят? – И, прежде чем Мессини успел снова призвать дух своего бухгалтера, повторил вопрос: – Так сколько им платят?
– Думаю, около пятисот тысяч лир в месяц.
– Другими словами, четверть того, что получала бы медсестра.
– Большинство из них не медсестры, – заявил Мессини, – они помощницы.
– И поскольку они состоят в религиозном ордене, я так представляю себе, что вы не платите правительству никаких налогов на их здравоохранение или в пенсионный фонд.
– Комиссар, – голос Мессини впервые налился гневом, – мне кажется, вы все это уже знаете, – не вижу, зачем я здесь отвечаю на вопросы. Более того, если вы собираетесь продолжать в том же духе, то я пригласил бы своего адвоката.
– У меня еще только один вопрос, Dottore. И я уверяю вас, что в присутствии вашего адвоката нет необходимости. Я не из налоговой полиции и не пограничник. Кого вы нанимаете и насколько мало им платите, полностью ваше дело.
– Спрашивайте.
– Сколько из ваших пациентов завещали деньги вам или дому престарелых?
Мессини был удивлен вопросом, но ответил быстро:
– По-моему, три. Я пытался это прекратить. В тех немногих случаях, когда узнавал, что люди собираются так поступить, говорил с их семьями и просил присмотреть, чтобы данную персону переубедили.
– Очень щедро с вашей стороны, Dottore. Пожалуй, даже великодушно.
Мессини устал от игр и потому сказал правду, и весьма резко:
– Если так поступить, это будет глупость! – Бросил сигарету на пол и придавил носком ботинка. – Подумайте, как бы это выглядело. При первом же упоминании об этом люди встали бы в очередь забирать своих родичей, чтобы поместить их куда-то еще.
– Понятно. Не могли бы вы назвать мне имя одного из тех, кого вы разубедили? В смысле – их родственников.
– Что вы собираетесь делать?
– Позвонить им.
– Когда?
– Как только вы выйдете, Dottore. Прежде чем доберетесь до телефона.
Мессини даже не потрудился изображать ярость.
– Катерина Ломбарди. Ее семья живет где-то в Местре. Сына зовут Себастьяне.
Брунетти записал и поднял глаза:
– Думаю, на этом все, Dottore. Спасибо, что уделили мне время.
Мессини встал, но руки не подал. Ничего не говоря, прошагал по комнате и покинул кабинет. Дверью не хлопнул.
Прежде чем Мессини покинул квестуру или воспользовался мобильником, Брунетти уже говорил с женой Себастьяно Ломбарди, которая подтвердила рассказ доктора Мессини: он предложил им переубедить мать мужа, чтобы она не меняла завещание в пользу дома престарелых. Прежде чем повесить трубку, синьора Ломбарди очень хвалебно отозвалась о докторе Мессини, о его человечном, любовном участии, которое он проявляет ко всем пациентам. Комиссар согласился столь же бурно, сколь и фальшиво. На этой ноте их разговор кончился.
Глава 17
Брунетти решил провести остаток дня в библиотеке Марчиана, но покинул квестуру, не удосужившись сообщить кому-либо, куда направляется. До получения степени юриста в университете Падуи он провел три года, обучаясь на историческом факультете в Ка Фоскари, где из него сделали довольно компетентного исследователя, который чувствовал себя как дома и среди множества томов в Марчиана, и в изгибающихся прямыми углами проходах Государственного архива.
Он направился по улице Рива дельи Скьявони. Вдали показалась библиотека Сансовино, и, как всегда, ее архитектурное буйство порадовало его сердце. Великие строители Счастливой Республики располагали только человеческой силой, однако с помощью плотов, веревок и блоков сотворили подобное чудо. Он подумал о тех ужасающих зданиях, которыми современные венецианцы исказили облик города, – Бауэр Грюнвальд отель, Католический банк, вокзал – и опечалился, уже не в первый раз, из-за высокой цены человеческой жадности.
Шагнул с последнего моста на Пьяццу – и вся мрачность улетучилась, прогнанная силой красоты, которую может сотворить только человек. Весенний ветер играл огромными флагами, развевающимися перед Базиликой, и он улыбнулся – насколько более внушителен лев Сан-Марко, свирепствующий на своем алом поле, чем три параллельных бруска итальянского флага.
64 
